Сказка об Алешке-Рязань и дядьке Беломоре— Лев Кассиль
Лев Абрамович Кассиль
Сказка об Алешке-Рязань и дядьке Беломоре
1
Жили двое соседей, и между ними был длинный спор.
Моря назывались: Белое и Балтийское. А соседи были: художница — добрая душа и военный коммунист — строгий человек. И спорили они о красках. Художница любила только ласковые цвета и нежные краски. Она любила розовую и голубую. Она любила серебряную и золотую. А других красок она и знать не хотела.
— Ах, уберите от меня скорее этот грубый серый цвет! — восклицала она и закрывала глаза, чтобы не видеть.
А военный коммунист видел и знал все краски, какие только есть в жизни. Он любил голубое небо и зеленую траву, и красные галстуки пионеров, и их розовые щеки. Но он любил также грубый серый цвет своей шинели и пахучую черную краску, которой печатают буквы в книге.
Целый день художница рисовала в своей комнатке красивые картинки. Она рисовала голубое небо и розовую зарю, золотые поля и серебряную луну. При этом она так умилялась, что у нее текли слезы. Слезы текли и капали прямо в краску. И краски получались жидкие-прежидкие. Она вообще была такая плакса, эта художница! Но ни за что в этом не сознавалась. „Ах, что вы, ничего подобного, — говорила она, — я вовсе не плакса. Я — добрая душа и плачу только в трех случаях: во-первых, от грусти, во-вторых, от радости, а в-третьих, когда нет ни грусти, ни радости. Тогда я плачу потому, что мне скучно. Вот и все“. А военный коммунист, правда, плакал только три раза в жизни. Он плакал в первый раз мальчишкой, когда хозяин-сапожник выгнал его на улицу. Второй раз, когда в гражданскую войну заболел тифом: он хотел встать, чтобы итти в бой, а ноги у него подогнулись… И в третий раз заплакал военный коммунист, строгий человек, когда умер Ленин. Вот и все. А скучать ему было некогда. Дни и ночи занимался он в высоком зеленом доме. Этот дом стоит посреди Москвы, на Лубянском холме. И оттуда видна, как пожарному на каланче, вся советская страна. И оттуда следят, не готовят ли нам плохие люди вред, не замышляют ли враги напасть на наши границы. Этот дом зовется ГПУ. Люди в нем день и ночь на страже. День и ночь на-чеку. И называются они чекистами.
— Я добрая душа, а вы строгий человек, — говорила коммунисту художница. — Вы чекист, вы — ГПУ.
И они всегда спорили. Художница знала только сладкое. А чекист-коммунист пробовал и горькое. Художница рисовала один лишь свет. А чекист замечал и тени. Но главный спор у них вышел из-за Алешки, по прозвищу Рязань.
2
— Не пропружай! Не пропружай! Это моя плотина!
И дрался. Раз он так поздно засиделся с киселем и так громко кричал „не пропружай“, что перебудил всех ребят. Ребята напугались. Заведующая отняла у Алеши блюдечко. Тогда Алешка ей назло убежал из детдома. Он стал беспризорником. Его прозвали Алешка-Рязань.
Однажды в выходной день коммунист-чекист и художница гуляли по Москве. Они гуляли и спорили. Они спорили о погоде. Художница признавала только тихую погоду, а чекист любил ветер и не боялся простудиться. И тут они увидели чумазого беспризорника.
Это был Алешка. Он сидел в грязи. Киселя у него теперь уже не было. И Алешка возился в грязной луже. Он прямо руками рыл землю и делал плотину-запруду.
— Ах, какой ужасный! — закричала художница. — Он совсем черный, грязный! Я не могу видеть…
— Надо отправить его в трудкоммуну, — сказал чекист. — Там его отмоют. Эй, приятель! Как тебя звать? А?.. Алешка? Рязань? Ну, земляки, значит. Я тоже рязанский. Так вот, друг Алешка, идем-ка, брат, со мной…
— Пошел ты! — заворчал Алешка. — Все равно убегу.
— Ах, он вас боится, как вы не понимаете! — воскликнула художница. — Вы строгий человек, а ему нужна добрая душа. Я не отдам его вам. Я хочу сама его приютить. У него такие голубые глаза. Только пусть кто-нибудь помоет его, чтобы он стал розовый-розовый.
И художница хотела подойти к Алешке поближе. Она сделала один лишь шаг…
— Не пропружай! — закричал Алешка. — Не видишь, куда ногу ставишь? Тут плотина.
— Слушай, мальчик, — ласковым голоском сказала художница. — Хочешь жить у меня? У меня хорошо. Я тебе картинки нарисую.
— А закурить у тебя есть?
— Что ты, Алеша, разве можно так? Как тебе не стыдно курить?
— Иди ты, знаешь, подальше от меня…
Вот какой грубиян был этот Алешка! Художница заплакала. Алешке стало жаль ее.
— Сразу уж и реветь, — сказал он. — Чего зря глаза пропружаешь? Ладно. Пойду. Дашь киселю?..
Вот тут и начался большой спор. Чекист говорил, что это дело государства, что Алешку надо обязательно отправить в колонию для беспризорных. Там его вымоют и выучат работать. Это будет по-ленински. Ленин именно так говорил: „В республике не должно быть обездоленных и беспризорных детей. Пусть будут юные, молодые и счастливые граждане“. Вот как говорил Ленин. А счастливым можно стать только работая. Но художница ни за что не отдавала Алешку. Она говорила, что сама воспитает сироту.
Алешка поселился у художницы. Он ел кисель, но умываться не желал. Воду из умывальника он разливал по полу. Он развозил пальцем лужи. Между лужами он строил мосты. А когда в одно прекрасное утро художница вернулась из кооператива, она не нашла дома ни Алешки, ни голубой краски, ни розовой. Алешка обокрал ее. Алешка убежал. Художница тотчас бросилась звонить по телефону чекисту.
— Ах! — плакала она. — Поймайте его, заберите его. Какой неблагодарный мальчишка! Я теперь не смогу рисовать. Он украл у меня голубую и розовую краску. И у меня все теперь выходит черным! — И она так плакала в телефонную трубку, что сырость пошла по проводам, и вскоре у чекиста на столе, где стоял телефон, натекла лужа.
3
— Не сметь бить!
— Эх, строгий человек, а вора проучить не даст!
— Мы учим по-другому, — строго сказал чекист. — Идемте, гражданин, со мной.
И он повел вора за собою. А толпа шумела, и вор дрожал.
— Пустите меня, — сказал вор, — я молодой парень. Я больше не буду.
Чекист взглянул на него, и они узнали друг друга.
— Так, — сказал чекист, — вот и встретил земляка. Эх, друг Алексей, вот ты какой стал! Плохие твои дела.
— Ну и пусть, — сказал Алешка.
— Зачем ты убежал тогда? Пришел бы ко мне, я бы тебя послал учиться в коммуну. Погляди, где твои товарищи. Был Серега-вор, а сейчас инженер Сергей. Был Павлик-жулик, а стал Павел-летчик. Был Николка-нищий, а теперь Николай-артист. Был Васюк-драчун, а стал доктор Василий Иванович. А ты, Алешка-Рязань, теперь — вор Алексей.
— Ну и что ж, — сказал Алешка, — я у буржуев воровал.
— Буржуев у нас нет. Ты своих грабил. Ты у своей страны крал. И вспоминать противно.
Так сказал чекист. И Алешка ничего не ответил. А чекист привез его в дом ГПУ. Чекист привел его в свой кабинет. Большая карта висела в кабинете чекиста. На карте было два моря, и между морями была гора — полуостров.
— Вот, — сказал чекист, — поедешь ты, Алексей, на Медвежью гору, моря пропружать. Это тебе не кисель, это дело серьезное. Настоящие плотины будешь строить, настоящий канал будешь рыть, чтобы наши пароходы прямой дорогой плыли из одного моря в другое, а то им сейчас далеко кругом ходить надо.
— Ну и пусть, — пробурчал Алешка. — Все равно убегу!
— Не убежишь. Я из тебя сделаю человека!
— А я сейчас разве не человек?
— Нет еще, — сказал чекист и подвел Алешку к карте.
— Вот, смотри: Скандинавия. Это не остров, а полуостров. И ты пока не человек, а получеловек!
И Алешку-Рязань отправили на Медвежью гору.
Алешку послали пропружать моря. Поезд повез Алешку на далекий север, на холодные озера, к твердым скалам, в дикие леса.
Ночью в вагоне Алешке приснился страшный сон. Ему снилось, что звери и птицы неслись навстречу, перепуганные птицы и звери. Трусили медведи, и мчались волки. Бежали лисы, и скакали зайцы. Летели совы и вороны. Ветер дул от их тяжелых крыльев. „Спасайся, кто может!“ кричали звери. „Спасайся, Алеша! — пищали птицы. — У Медвежьей горы гремит страшный гром. Камни валятся с облаков. Реки встают дыбом. Скалы шатаются, как молочные зубы. Расступаются леса. И земля взлетает до неба“. Алешка испугался и чуть было не проснулся. Но тут он услышал веселый голос:
— Не бойся, Алеша! Не слушай трусов! Смело поезжай вперед, пропруди моря. Проложи себе честный путь и открой нам прямую дорогу из моря в море!
Это заговорили рыбы, немые рыбы! Рыбы стучались в берега. Серебряные толпы рыб плыли навстречу зверям.
4
„Не хочу работать. Убегу, — подумал Алешка и посмотрел по сторонам. — Ишь хитрые часовые: спрятались, и не видно их. А как побежишь, так, небось, сразу из кустов стрелять начнут“.
И, чтобы проверить это, Алешка побежал в лес. Он бежал и оглядывался. Но никто не бросился догонять его. На него и внимания никто не обратил. Все были заняты своим трудным делом. Все работали. Алешке стало даже обидно, что его никто не караулит, что он никому не нужен. Скучный он побрел в лагерь. Навстречу ему попалась бригада дядьки Беломора. Дядька прежде сам был знаменитым разбойником. Он грабил пароходы и останавливал поезда на ходу. Но теперь он стал ударником-воспитателем.
— Эй, рязанский! Ты чего не работаешь? — спросил у Алешки усатый дядька Беломор. — Кто не работает, тот у нас получает орден мокрой курицы.
— Ну и пусть! Не буду я работать, — сказал Алешка. — А чего же меня никто не сторожит? Я ведь убежать могу.
— Не убежишь. Тебя слово стережет.
— Какое такое слово?
— Ленинское.
— Я Ленину никакого слова не давал.
— Зато Ленин всем нам слово дал, что мы будем счастливые граждане. Разве ты не веришь Ленину? Разве ты не хочешь быть счастливым?
Дядька Беломор рассказал, что в его бригаде тридцать два парня, тридцать два каналармейца, тридцать два бывших вора и беспризорника. Они раньше тоже хотели убежать. А вот теперь они строят самую лучшую плотину, и их все уважают.
— Идем к нам, будешь тридцать третий, — сказал тридцать второй ударник дядьки Беломора, самый коротышка.
„Не пойду“, хотел сказать Алешка. Но парни дядьки Беломора так гордо смотрели на Алешку, что он решил доказать им, какой он, Алешка, работник.
— Ну и что ж, — сказал он, — ну и пойду, в чем дело?
А сам подумал: „Я им только докажу, чтобы они не зазнавались, а потом все равно убегу“.
И бригада пошла на плотину. Они пели песню в тридцать три голоса:
Вот пошли прудить моря
тридцать три богатыря.
Все ребята удалые,
бригадиры молодые.
И ведет их бывший вор —
славный дядька Беломор!
„Сейчас я им докажу, какой я есть работник“, сказал себе Алешка и вмиг обтесал большое бревно. Но каждый из ударников за это время успел обтесать по три бревна.
— Ах, так, — сказал Алешка, — ладно… — И он обтесал три бревна. Но за это время ударники обтесали по девять.
Алешка старался не отставать от парней дядьки Беломора. Он хотел им доказать, какой он, Алешка, работник, если только захочет.
На десятый день он перегнал товарищей. И все его хвалили.
— Ай да рязанский! — говорил дядька Беломор. И написал об этом чекисту-начальнику.
„Ну, теперь доказал, можно и бежать“, решил Алешка, но бежать почему-то расхотелось. Очень интересно было посмотреть, какая же выйдет плотина из его бревен.
А плотина быстро росла, и Алешке казалось, что он тоже растет вместе с ней. Работать было трудно. Тяжело было работать. Но ведь это было куда интереснее, чем кисельная плотина и молочная запруда.
5
Его записали в кавалеры мокрой курицы.
Контрик хотел бежать из лагеря. Он стал подговаривать Алешу. Он звал его в теплые края. Но Алеша и слышать об этом не хотел. Тогда Контрик вот что сделал. У Алеши раз заболела голова. Контрик дал Алеше понюхать тайный сладкий пьяный порошок. Алеша не удержался, понюхал и сделался, как пьяный. У него закружилась голова и ослабли ноги. Алеша очень плохо работал в этот день. Он делал не то, что надо, он грубил дядьке Беломору, он испортил уголок плотины. Его просили уйти. Он не уходил. Бригада из-за него отстала от других. И Алеше навесили орден мокрой курицы.
Когда Алеша очнулся и увидел этот позорный орден, он заплакал от стыда и обиды.
— Вот видишь, — сказал тогда Контрик, — мы теперь с тобой товарищи. Нечего петушиться, кавалер мокрой курицы. Неужели же ты и после этого тут останешься?
И Алеша решил всем назло бежать. Они бежали ночью. А ночь была черная. Ночь была бурная. И ветер гнал волны к неоконченной плотине. Алеша и Контрик тихонько прокрались через лагерь. Алеше захотелось в последний раз взглянуть на свою плотину, такую широкую, такую высокую, такую красивую. И вдруг он заметил, что волны размыли, что буря расшатала часть насыпи. Вода подымалась. Вода лезла, рыла, точила, долбила. Вода грозила опрокинуть Алешкину плотину.
— Пропружает! Пропружает! — закричал Алеша. — Контрик, я не могу, я побегу нашим сказать. Уходи один, как хочешь!
Он полез в ледяную воду; он руками, синими руками, нащупал повреждение, вылез и побежал в лагерь, крича: „Пропружает! Пропружает!“
И парни дядьки Беломора вскочили все разом. И сам дядька Беломор, чихнув, проснулся. Он проснулся и сразу надел кепку. В лагере били барабаны. По лагерю гремела тревога. Развернулись знамена. Засияли прожекторы. И ударили оркестры.
Каналармейцы пошли на штурм. Они шли спасать плотину. Ветер шел навстречу. Дождь летел с ветром. Вода била в берега. Впереди всех шагал дядька Беломор и тридцать три его богатыря.
Всю ночь и весь день проработали ударники. Всю ночь и весь день не сходил с плотины Алеша. Он простудился в холодной воде и кашлял. Дядька Беломор велел ему итти домой. Алешка не хотел, и тогда его отправили спать насильно. Его уложили, а у дверей встал часовой с ружьем. Первый раз в лагере охранял Алешку часовой. Но Алешка сделал вид, что он спит, а когда часовой отвернулся, Алешка вылез в окно и опять прибежал на плотину.
Каналармейцы отогнали воду от плотины, они заделали дыры. И плотина была спасена.
6
Это был большой праздник для всей советской страны. И чекист пригласил художницу поехать от моря до моря на пароходе. Художница обещала срисовать канал.
Они ехали на пароходе и все спорили. Художнице нравилось ровное место, а чекисту — горы. Художница любила тихий ход, а чекист приказал итти полным ходом. Но вот пароход остановился посреди канала, около большой плотины. Пассажиры сошли на берег.
Вдруг к художнице подошел какой-то молодой аккуратный рабочий.
— Здравствуйте, — сказал он. — Это я. Вот, гора с горой не сходится, а море с морем соединяется. Не узнаете? Бывший Алешка-Рязань. Эту плотину я тоже делал… Извините меня, сколько я вам должен за те краски… которые я у вас тогда… это… нечаянно взял?
— Потом сочтешься, она нам больше проспорила, — засмеялся чекист-начальник. — Ну-ка, дядя Беломор, покажи, как твоя плотина работает.
— Есть, товарищ начальник, — отвечал дядька Беломор. — Ну-ка, Алеша, останови реку!
Алеша полез на плотину.
Алеша повернул колесо.
И река в тот же миг остановилась. Река прекратилась.
Стало видно каменное дно.
— А ну, Алеша, отпусти ее совсем.
И Алеша выпустил реку на свободу.
Река вырвалась и зарычала.
Рухнули громадные водопады, ударили фонтаны.
Струи, брызги, радуги били из-под щитов плотины.
Солнце расцвечивало водяную пыль в тысячу красок.
— Ах, и вы еще спрашиваете, сколько вы мне должны? — сказала художница. — Вы взяли у меня только две краски, а подарили тысячи новых. Нет, это я не плачу! Это брызги водопада осели на ресницах. Я хочу нарисовать ваш портрет, товарищ Алексей! И бурые леса, и фиолетовые скалы, и черные граниты, и серые воды, и ваш красный-красный орден!
Загудел пароход.
Пассажиры заторопились.
Алеша подошел к начальнику-чекисту.
— Товарищ начальник, — сказал Алеша. — Вот мы прошлый раз товарищу Сталину телеграмму давали, что канал кончен и его именем зовется. А кое-куда забыли телеграмму послать. Вот пошлите, пожалуйста, за границу.
— За границу? — удивился начальник. — Кому?
— Шведскому и норвежскому королю, — сказал Алеша и прочел свою телеграмму:
„Граждане короли и заведующие странами! — читал он. — Сообщаем вам, что вы теперь живете не на полуострове, а на полном острове.
От бригады Беломора бывший получеловек, а теперь полный человек, Алексей-Рязань, краснознаменец“.
134 Всего посещений