А поутру они проснулись —Василий Шукшин —читает Павел Беседин

✯✯✯✯✯
Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал:
— Где я?! Э-эй!.. Есть тут кто-нибудь?! Где я?..
И во тьме же, рядом, заговорили недовольные голоса, сразу несколько.
— На том свете. Чего орешь-то?
— Где я? Где мы?..
— На том свете. Чего орешь-то?
— Ну чего зря пугать человека! Не на том свете, а в морге пока. У меня вон номерок на ноге… вот он — болтается, чую. Интересно, какой я по счету?
— А где мы? Чего зубоскалите-то? Где, я спрашиваю?!
— Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена и поле­зу целоваться; она всегда орет с утра. Она орет, а я ей — раз — поцелуйчик: на, только не вопи.
— Ну и как? — поинтересовался хриплый басок. — По­могает?
— Слабо…
— Если б ты ей четвертным рот залепил, она бы замолкла.
— Четвертного у меня с утра… Я за четвертной-то сам за­реву не хуже слона… А ты мне лепи четвертные.
— Где мы находимся, я вас спрашиваю?! — опять закри­чал тот, истеричный.
Тут вспыхнул свет… И видно стало, что это — вытрезви­тель. И лежат в кроватках под простынями восемь голубчи­ков… Смотрят друг на друга — век не виделись.
Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина.
— Чего кричите? — спросил он. — Кто кричал?
— Я, — сказал человек довольно интеллигентного вида. Он хотел встать с кровати, но, обнаружив, что он почти го­лый, запахнулся простыней и тогда только встал. И подошел к старшине… — У меня к вам вопрос: скажите, пожалуйста, где я нахожусь? — он стоял перед старшиной, как древний римлянин, довольно знатный, но крепко с похмелья. — Я что-то не могу понять — что это здесь?
— Санаторий «Светлые горы».
— Что за шуточки! — повысил голос интеллигент. — Я вас серьезно спрашиваю.
— Ложись, — показал старшина, — и жди команды. Серьезно он спрашивает… Это тебя счас будут серьезно спрашивать.
Интеллигент струсил.
— Простите… Вы в каком звании, я без очков не вижу? Где-то потерял очки, знаете…
— Генерал-майор.
Древний помятый римлянин стоял и смотрел на стар­шину.
— Я вас не понимаю, — сказал он. — Вы всегда с утра ост­рите?
— Чтоб тишина была, — велел старшина. И пошел к двери.
— Товарищ старшина!.. — вежливо позвал его здоровен­ный детина, сосед очкарика по кровати. — У вас закурить не будет?
— Не будет, — жестко сказал старшина. И вышел. И за­крыл дверь на ключ.
— Опять по пятницам, — запел детина, качая голос; он был, наверно, урка, — пойдут х-свидания-а, и слезы горькие моей… Ложись, очкарь. Что ты волну поднял? Мы находим­ся в медвытрезвителе… какого района, я, правда, не знаю. Кто знает, в каком мы районе?
— Районе!.. — сказал мрачный человек. — Я город-то не знаю.
Очкарик ринулся взволнованно ходить по комнате.
— Слушай, ты мне действуешь на нервы, — зло сказал ур­ка, — сядь.
— Что значит действую на нервы? Что значит сядь?
— Значит, не мельтеши. А то я гляжу на тебя — и мне вся­кие покойники в башку лезут.
— Но что я мог такого сделать? — все не унимался очка­рик. И все ходил и ходил, как маятник. — Почему меня… не домой, а куда-то… черт его знает куда? Что они, озверели?
— Ты понял! — воскликнул урка. — Убил человека и еще ходит удивляется!.. Во, тип-то.
Очкарик остановился… и даже рот у него открылся сам собой.
— Как это? Вы что?..
— Что?
— Человека?..
— Нет, шимпанзе. Что ты дурачка-то из себя строишь? Ты же не на следствии пока. Перед следователем потом ва­ляй ваньку, а перед нами нечего.
— Да-а, милок, — сочувственно протянул маленький су­хонький человечек, — вляпают тебе… Но ты напирай, что — неумышленно. А то… это… как бы того… не это…
— Он же выпимши был, — заспорил с сухоньким некто курносый, с женским голосом. — Чего ты намекаешь тут — «того», «не того»?.. Человек был выпимши. Вишь, он даже не помнит, как попал сюда.
— Теперь это не считается, — приподнялся на локте су­хонький; видно, любитель был поспорить. — Теперь что был выпимши, что не был — один черт.
— Наоборот! — воскликнул урка. — Отягчающее мешок обстоятельство. За что ты его под трамвай-то толкнул?
Очкарик стоял белый, как простыня… И вертел головой то туда, то сюда, где говорили.
— Вы что? — сказал он трагическим голосом, тихо.
— Что?
— Какого человека?
— Это тебе лучше знать. Шли, спорили про какие-то уравнения… — стал рассказывать урка. — Как раз ехал трам­вай, этот — чух его под трамвай!.. Того — пополам. Жутко смотреть было. Народу сразу сбежалось!.. Седой такой ле­жал… он головой к тротуару упал, а вторая половина под трамваем. И портфель так валяется…
— Ты видел, что ли? — спросил сухонький.
— Я видел!.. — повторил по-одесски урка. — А почему я здесь? А потому что я сзади шел. А когда стали свидетелей собирать, я заартачился… нагрубил милиционеру…
— Тьфу!.. Из-за какого-то уравнения — человека под трамвай! — искренне и глубоко возмутился человек с жен­ским голосом; он был очень нервный человек, даже ка­кой-то сосредоточенно-нервный. — Что уж в том уравне­нии? Сели на лавочку и решили…
— Совсем одичал народ, — негромко, сам себе, промол­вил мрачный. — Убить — запросто.
Парень крестьянского облика не принимал участия в этом страшном разговоре, лежал, смотрел в потолок…
Вдруг он сел и с ужасом сказал:
— А не убил ли и я кого?
И так это у него простодушно вышло, с таким неподдель­ным ужасом, что некоторые невольно — через силу — засме­ялись.
— Ты откуда будешь-то? — спросил его сосед, весьма по­тертый, весьма и весьма, видно, стреляный воробей, элек­трик, как он впоследствии отрекомендовался.
— Из Окладихи, — сказал парень. — Тракторист.
— Ого! — удивились. — Куда тебя занесло.
— Что, тоже кого-нибудь убил?
— Нет, он, наверно, теще всыпал, — предположил элек­трик. — Или соседа поджег.
— У меня теща хорошая, — сказал парень.
— Ну, соседа поджег.
Парень мучительно вспоминал:
— Неужели Мишке чего?.. Я, вообще-то, сулился его свинье глаз выбить: повадилась в огород, зараза, спасу нет. Говорю, да надень ты ей эту… крестовину, у нас такую на­девают свинешкам на шею, забыл, как называется, — чтоб они в дырки в городьбе не пролезали… Надень, ты, говорю, ей эту штуку, житья же нет от твоей свиньи! Он мне: «Сам надевай». — «Тогда, — говорю, — я ей глаз выбью, она бу­дет по кругу ходить — и в свой же огород придет».
— Это ты точно рассчитал, — похвалил электрик. Ему очень понравилась техническая мысль тракториста, он да­же стал показывать пальцем на простыне схему движения свиньи. — Значит, она вышла из дома и направилась в твой огород… Так? Но у ней же косинус, поэтому она загнет такой круг — от так от пойдет — пойдет — пойдет — и придет к себе же в огород. А сама будет думать, что она — в твоем огороде.
— Да она-то!.. — воскликнул тракторист. — Пусть как хо­чет, так и думает, зараза, меня не волнует. Главное, Мишка бы задумался. Неужели я ей все же вышиб глаз?
— Ну, особо-то не переживай: за глаз больше семи суток не дадут.
— Или заставят стеклянный вставить, — хихикнул су­хонький.
Остолбеневший очкарик сдвинулся наконец с места и подсел было к урке.
— Слушайте, вы что…
— Не садись ко мне! — закричал урка испуганно. — Я те­бя не знаю! Первый раз вижу!..
Очкарик вскочил, как ошпаренный… И беспомощно по­смотрел на всех.
Некоторое время все молчали.
— У тя семья-то есть? — спросил его электрик.
— А? Семья? — потерянно переспросил интеллигент. — Нет, вы что, разыгрываете меня, что ли?
На него горестно и серьезно смотрели.
— Ну что, что-о?! — чуть не заплакал очкарик. — Что смотрите-то?!
— Молодой еще…
— Может, и хорошо, что молодой: не такой старый вый­дет.
— Так-то оно так… если, конечно, не… это… не того… — это разговаривали между собой электрик и сухонький. — Могут ведь и… того… Как посмотрят.
— Да, это уж какое примут решение.
— Из-за какого-то уравнения!..
— Да расстреляют, — открыто ляпнул нервный с жен­ским голосом. — Чего тут гадать-то? Ученого же толкнул…
— А? — машинально спросил очкарик.
— Кого толкнул под трамвай-то? Ученого?
Вместо ответа очкарик бросился к двери и забарабанил в нее кулаками.
— Откройте! Откройте, пожалуйста!.. Я хочу спросить!
Дверь скоро открылась… Заглянул старшина.
— Что такое?
— Что я вчера сделал? Я не помню… Что я сделал? Поче­му они про какое-то…
Старшина захлопнул дверь и, запирая ее снаружи на ключ, сказал:
— Скоро скажут, что сделал. Больше не стучать.
— Товарищи, — взмолился очкарик, обращаясь ко всем, к урке в частности, — да вы что? Не мог я человека под трам­вай…
— Крепись, — сказал ему мрачный человек.
— Вот хуже нет этих!.. — с некоторой даже брезгливостью сказал урка. — Чего теперь психовать-то? Сделал — сделал, все. Нет, он будет окружающим кишки мотать, на нервы, падла, действовать. Ляжь — и жди.
— Ученого толкнул или нет? — все хотел понять нерв­ный.
— Ну а как же? Раз об уравнениях шли спорили… Это Иван вон ни с кем не спорил, а взял и рассчитал, как свинья будет ходить с одним глазом. И так точно рассчитал! — элек­трику очень нравился расчет тракториста. — Это же надо так рассчитать. Вот же и Ванька!..
— Вспомнил! — сказал тракторист. И сел. — Никакой свиньи не было: я выехал трактором на асфальт.
— Ну? И что? — не понял электрик.
— Что… Не положено, что. Я вижу: приближаются на ко­ляске… А у меня с собой бутылка была, я домой ехал, в ба­ню торопился, поэтому на асфальт выехал — угол срезать…
— Ничего не понимаю: какой угол?
— Чтоб сократить маленько. Если от Игренева на Окладиху идти проселком — это семь километров, а если малень­ко асфальта прихватить…
— Ну, ну?
— Ну, думаю, все равно они ее счас найдут… Пока они приближались, я ее всю осадил.
— Бутылку?
— Ну.
Тут все даже привстали от удивления. Не все поверили.
— Всю бутылку?
— Всю.
— С какой же скоростью они ехали? — опять живо заин­тересовался электрик. — На коляске-то.
— Ты спроси, с какой скоростью он пил? Не верю, — зая­вил сухонький. — Что, насос, что ли?
— А далеко ты их увидел? — поинтересовался и урка.
— За километр примерно. Оглянулся — догоняют…
— Можно успеть, — авторитетно сказал урка. — Запро­сто. С какой бы скоростью они ни ехали. Надо только бу­тылку вот так вот раскрутить…
Тут в комнату вошла — ее впустил старшина — тетя Нюра с ведром и тряпкой.
— Всем лежать, — приказала тетя Нюра. — Курева не просить, в магазин не провоцировать — не положено.
— Здравствуй, тетя Нюра, — ласково сказал электрик. — Доброе утречко! Чего это ты спозаранку не в настроении?
— О, опять тут? — не очень удивилась тетя Нюра.
— Тут, тут… Как поется: де-евушки, где вы? Тута, тута!..
— И я тут, теть Нюр, — хихикнул сухонький. — Не уз­наешь?
Тетя Нюра пригляделась… И узнала.
— Опять жена привела?
Сухонький на это почему-то обиделся.
— Что значит, жена? Что я, телок, что ли, бессловесный, что она каждый раз будет приводить меня к вам на веревоч­ке? — сухонький помолчал и сказал не без гордости: — Ме­ня привезли.
Тетя Нюра оглянулась на дверь… И скоренько полезла рукой куда-то под фартук себе.
— По одному — у окошка вон, чтоб запаху не было… В порядке живой очереди.
Первым вскочил шустрый электрик, взял у тети Нюры сигаретку, спички и пошел к окну курить.
— Я за тобой, — застолбил сухонький.
Но тут встал урка, запахнулся простыней, подошел к электрику и отнял у него сигарету.
— После меня будете, — сказал он.
— Ты чего тут? — возмутилась добрая тетя Нюра. — Ну-ка отдай сейчас же! А то огрею вот тряпкой, будешь знать, как отбирать. Здоровый?.. Иди в цирк гири поднимать, а обижать не смей!
— Спокойно, тетя Нюра, — сказал урка, затягиваясь сигаретой. — Не поднимай волны.
— Отдай, — кратко сказал мрачный человек, дядя реши­тельный и еще более здоровый, чем урка.
Урка значительно посмотрел на мрачного… И отдал сигаретку электрику. И лег.
— Там будешь свои порядки устанавливать, — еще ска­зал мрачный, — а здесь… пока рано.
Урка опять значительно посмотрел на мрачного. Всем стало как-то не по себе.
— Ну, ладно, — сказал сухонький урке, — так и быть — будешь за ним, а я за тобой.
— Чего это? — уперся мрачный. — Будешь, как занял, я за тобой, а за мной… Ты куришь? — повернулся он к нерв­ному с тонким голосом.
— Нет, — откликнулся тот. — Бросил. У меня язва луко­вицы двенадцатиперстной кишки.
— А ты? Кандидат?
— Я? — очнулся очкарик. — Нет.
— А я бы курнул, — с тоской молвил Иван-тракторист.
— Ты за мной, — сказал ему мрачный. — А ты, — мрач­ный небрежно глянул на урку — за Иваном.
Урка лежал, закинув руки за голову… Свирепо смотрел в потолок.
— Сколько у тебя, теть Нюр? — спросил электрик.
— По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше… а то мне опять на вид поставют. Жалеешь вас…
Электрик вчастую докурил сигарету, старательно пуская дым к высокому зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты.
— Давай, — сказал он сухонькому. А сам лег опять в кро­вать.
Теперь сухонький пристроился к окну и с удовольстви­ем пошел затягиваться, и даже затараторил — от удовольст­вия же.
— Как ты говоришь: луковица двенадцатиперстной киш­ки? — поинтересовался он.
— Да, — откликнулся нервный. — Ниша.
— Ниша?
— Ниша.
Сухонький покачал головой… Но все равно на лице у не­го было одно сплошное удовольствие.
— Ну язык выдумали! Я как-то был в поликлинике, чи­таю на двери: «Исследование моторной функции желудка». Совсем зарапортовались: мотор в желудке исследуют…
— Ты не болтай, а кури, — посоветовал мрачный. — Лег­ко, думаешь, лежать смотреть на тебя.
Очкарик сидел на своей кровати, тупо смотрел перед со­бой… Ничего, казалось, не видел и не слышал.
— Подними-ка ноги-то, — попросила его тетя Нюра, подлезая с тряпкой под кровать.
Очкарик поднял ноги и в этом неловком положении заговорил с ней.
— Тетя Нюра… Анна… как вас по отчеству?
— Анна Никитишна.
— Анна Никитишна, вы не слышали, кого вчера под трамвай толкнули?
— Под трамвай? — удивилась тетя Нюра. — Да кого же это? Когда?
— Вчера вечером, — очкарик все держал ноги на весу, хо­тя в этом не было теперь надобности. — В районе Садовой… Было там какое-нибудь движение?
— Движение там всегда есть…
— Я имею в виду — народ сбегался?
— Да брось ты, чудак! — пожалел его мрачный. — Разы­грали тебя. Вон лежит… соловей-разбойник с кондитер­ской, развлекается. Кого ты можешь под трамвай толкнуть? Хорошо самого не толкнули…
Очкарик опустил ноги и встал… И долго, и вниматель­но — очень долго, очень внимательно — смотрел на урку.
— Что, очкарь? — повеселел тот. — Перетрухал? Хох, гнида!..
— Сейчас подойду и дам пощечину, — сказал очкарик дрожащим от обиды голосом.
Урка изумленно выпучил на него глаза… Смотрел не­которое время. Потом встал, шикарным жестом запахнулся простыней и медленно — очень медленно — пошел к очка­рику.
— Я вас прошу, синьор духарь, дайте мне пощечину. Умоляю… надо же держать слово. А то я обижусь и буду вас долго-долго метелить. Ну?.. Мы же с вами джельтмены, вы сказали слово, надо же держать слово.
— Совершенно верно, слово надо держать. Я плохо ви­жу, где ваше лицо?
— Вот мое лицо, вот… — урка показал пальцем. — Вот эта вот окружность — это моя личность, в такую луну нельзя промахнуться. Ну? Я же тебя оскорбил… Разыграл, как ду­ру, ты же кандидат…
Все напряженно ждали, чем закончится эта сцена между двумя «джельтменами».
— Могу еще оскорбить, вонючка ученая. Гнида. Как еще?..
— Достаточно, — молвил очкарик. Он распрямился и до­вольно торжественно, — то ли не чувствуя страха, то ли от театральности, свойственной ему, — произнес фразу: — От имени всех очкариков! — и залепил урке отчетливую поще­чину.
— Вот как! — удивилась даже тетя Нюра; по простоте ду­шевной она сперва не поняла, что готовится именно по­щечина. — Ты што это, эй!
— Мх-х, хорошо, — как-то даже сладострастно сквозь стиснутые зубы пропел урка. — Еще раз… Умоляю, с другой стороны.
— Нет, этого вполне достаточно, — снисходительно ска­зал очкарик; странно, неужели он так и не почувствовал опасности, или эта театральность так въелась в человека? Он хотел величаво отбыть в сторону своей койки, но урка пой­мал его за простыню и подтянул к себе.
— Ну, гнидушка-а, ну умоляю — еще раз, с другой сторо­ны. Ох, как я счас буду метелить! — урка зажмурился и пока­чал головой. — Как же я буду метелить, мама родимая!.. Умоляю, кинь еще одну — для напряжения, чтобы я о так от, о так — рразорвал сразу…
Но тут встал мрачный со своей койки, подошел к ним и с усилием, решительно оторвал урку от очкарика.
— Дальше будешь иметь дело со мной, — сказал он урке.
Урка опять значительно и долго — в который уже раз он пускал свой взгляд в дело! — посмотрел на мрачного… Тот спокойно — тому кажется, даже доставляло удовольствие, что на него смотрят так значительно, — выдержал этот опас­ный взгляд и лег на свою кровать. Урка тоже лег. Все прои­зошло в полной тишине. И в тишине же урка вдруг рывком скорчился на своей кровати, заскрипел зубами, закрутил го­ловой и — не то простонал, не то взмолился злорадно сво­ему жестокому богу — поклялся:
— Ох, как же я буду метелить! Как я буду метелить!..
— Благодарю вас, — сказал очкарик мрачному. — Если бы у меня были очки, я бы схватился с этим орангутангом: я когда-то занимался боксом. Но без очков я плохо вижу.
Мрачный промолчал на это. А урка глубоко вздохнул и сказал негромко себе:
— Только бы дожить до светлых дней.
Сухонький между тем докурил свою сигарету, с кровати поднялся мрачный; тетя Нюра вынула из-под фартука сига­рету и уважительно дала ему.
— Чего тут не поделили-то? — спросила она серьезного сильного человека, мрачного.
— Да так… с похмелья, — сказал тот.
— Ох, как же я буду метелить! — воскликнул опять урка, крутнулся под простыней и мучительно застонал. На него посмотрели, но никто ничего не сказал. Мрачный спокой­но курил у окна, старался тоже пускать дым повыше.
— Любопытная вещь, — заговорил очкарик, — до опре­деленного момента все отчетливо помню, дальше — полный провал: ничего не помню. Что за странный механизм памя­ти? По идее, я же ничего не должен помнить.
— Не-ет, — авторитетно заговорил электрик, — тут так: пока ты свою меру не взял, ты помнишь, дальше — взял ме­ру, но в душе думаешь: мало, надо еще — все, пошел пере­бор. Дальше — рога в землю, и память автоматически от­ключается.
— Ни-че-го подобного, — тоже авторитетно и взвол­нованно возразил сухонький. — А как же бывает: домой пришел, а как пришел — не помнишь.
— Ну и что?
— Ну, по-твоему, я же не должен до дому дойти. А я до­шел.
— Это значит, тебя развезло уже дома…
— Да где дома, где дома! — больше загорячился сухонь­кий. — Я же утром-то вижу какой я пришел.
— Все зависит от нервной системы, — встрял в спор нервный. — У кого какая нервная система. Сколько ты мо­жешь выпить? — спросил он электрика.
— Ну, это смотря как выпить. Я могу допустим…
— До сшибачки. Сколько потребуется, чтобы ты упал и не поднялся?
Электрик подумал:
— Бутылку белой и бутылку чернил.
— Смотря каких…
— Три семерки.
— Так. А я с двух стаканов под стол лезу — потому что нервы.
— А вот я… Слушай сюда! Вот я, — затараторил сухонь­кий и постучал пальцем в тощую свою грудь, — несмотря, что у меня такая комплекция, засосу полторы бутылки бе­лой и не лягу.
— Ты?
— Я.
— Карлик с оглоблей, — непонятно сказал мрачный. И сам себе посмеялся.
— Мы, бывает, соберемся на трех, — продолжал сухонь­кий, — по пять рваных на рыло — это получается…
Тут скрежетнул ключ в двери — раз, другой… Мрачный бросил сигарету в окно и в два свободных прыжка очутился возле своей койки. И лег. Дверь открылась, вошел старши­на, а за ним еще некто, молодой, длинный, стеснительный, с портфелем.
— Однако, курили? — остановился старшина.
— Откуда! — воскликнул сухонький. — Где мы возь­мем-то?
Старшина подозрительно посмотрел на тетю Нюру… Те­тя Нюра старательно мыла пол. Домыла последнюю поло­вицу и вышла.
— Поговорите вот… с товарищем, — сказал старшина. — Да не врите: это для статистики надо, — и старшина ушел.
— Товарищи, — подчеркнуто миролюбиво заговорил длинный с портфелем, — я не корреспондент, не из газеты… Я — социолог. Что я вас спрошу и что вы ответите — это ни­куда не пойдет, никаких фельетонов никто писать не будет. Я объясню, в чем дело. Группа социологов, я в том числе, исследует… мы исследуем вопрос происхождения… ну, пьянства, грубо говоря. Так сказать, причины и следствия. Для этого — на один-единственный вопрос, который я вам задам, — надо ответить… надо сказать всю правду. Вопрос такой: как вы здесь оказались? Еще раз повторяю: ваши от­веты дальше моего блокнота никуда не пойдут, в том смыс­ле, что никак вам не повредят. Начнем? — ближе всех к не­му оказался нервный. — Вот вы, например… Как вы здесь оказались? Расскажите, пожалуйста.
Вместо подробного рассказа о том, как он здесь оказал­ся, нервный вдруг устремил на социолога внимательный и тоже не лишенный значительности, как у урки, взгляд.
— А попрошу документы, — сказал он сухо.
Никто не ждал такого оборота. Притихли.
— Зачем? — спросил социолог.
— Рассказывай ему… А кто вы такой?
— Да я же вам только что объяснил.
— Документы.
— Ну, слушайте… уж поверьте, если бы я не имел права спрашивать вас, наверно, меня бы сюда не пустили.
— Документы.
— Да нет у меня никаких документов, то есть, наверно, есть какие-то… нет, дома.
В комнате откровенно засмеялись такому наиву… Нервный, хоть опасливо, но тут же обнаглел.
— А голову, извиняюсь, вы не того… не это… Она не до­ма у вас?
— Ну, дела!
Социолог встал.
— Хорошо, — сказал он, — я попрошу начальника отде­ления, он объяснит вам… Не обманываю же я вас! Зачем мне это надо?
— Да, да, — согласился нервный, — зачем вам это надо? Вы наденьте форму и спрашивайте.
— Да нет, товарищи!.. Да действительно же я ученый! Ну, как вам?.. Хорошо, сейчас начальник скажет то же самое.
Социолог пошел к двери, постучал… Старшина открыл дверь и выпустил его.
— Понял?! — воскликнул нервный хвастливо. — Какую штуку удумали, а? Во, деятели…
— Да нет, друзья, — сказал очкарик, — это действитель­но ученый. Вы думаете, переодетый следователь? Нет.
Тут с койки рывком вскочил урка и мягко прошелся меж кроватей.
— Колонулся мальчик! — урка радостно засмеялся. — Ученый… Я бы не хотел с таким ученым за одной партой си­деть, умоляю. Наоборот, я бы хотел, чтобы он сидел под партой. Ну, Петя, ну, подрулил!..
— Да чушь это! — воскликнул очкарик. — Никакой он не следователь. Я знаю эти группы социологов…
— И его знаешь? — спросил нервный.
— Его не знаю, но знаю, чем они занимаются. Занима­ются изучением серьезнейших вопросов…
— В вытрезвителях?
— И в вытрезвителях. А где же еще ему расскажут, поче­му человек напился, какие причины побудили…
— А если их нету, причин-то? — закипятился нервный. — Чего их искать, если их нету?
— Причины всегда есть. Просто они не всегда ясны нам самим…
— Ну, это уж тоже… лишь бы с портфелями бегать — уче­ных из себя изображать, — недовольно сказал мрачный. — Чего вот мне рассказать? Нечего. Напился, и все.
— Что же, без всякой причины? — поинтересовался оч­карик.
— Без всякой причины.
— Но какая-то же должна быть причина…
— Да никакой причины. Взял две бутылки водки и вы­пил.
— И часто вы так?
— Раз в месяц напьюсь обязательно.
— Но почему? Тоска, что ли, какая?
— Никакой тоски, — убежденно сказал мрачный. — На­пьюсь, и все.
Очкарик был в затруднении.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Я сам не понимаю, — искренне сказал мрачный. — Не хочу понимать.
— Ну, может, ты фронт вспомнил, боевых товарищей, — подсказал сухонький; все как-то обнаружили вдруг, что, казалось бы, пустой разговор имеет некий скрытый смысл.
— Никаких товарищей… Вообще не люблю войну вспо­минать.
— А что вы читали до этого момента? Или смотрели по телевизору?
— До какого момента?
— Как пойти в магазин.
— Ничего не смотрел. Я люблю «В мире животных» смот­реть, но она вечером бывает…
— Вы кто по профессии? — стал невольно входить в под­робности очкарик.
— Крановщик.
— Может, тебе с высоты грустно на людей смотреть? — опять выскочил с подсказкой сухонький.
— Да ну!.. — мрачному надоело отвечать. — С высоты… Это тогда все летчики давно уже должны с круга спиться: там высота-то вон какая.
— А что ты думаешь? Ты знаешь… — кинулся было спо­рить электрик, но открылась дверь — вошли социолог и начальник отделения. Старшина тоже вошел и стал сзади них.
— Здравствуйте! — громко приветствовал всех началь­ник.
С ним поздоровались. Может быть, не так громко, но почти все.
— Кто тут самый бдительный? — начальник посмотрел на социолога. — Кто потребовал документы?
— Да нет, тут не в том дело, кто… Вы просто объясните.
— А чего тут объяснять-то? Спрашивайте, и все, — на­чальник сел на стул. — А я посижу пока.
— Лучше бы вы объяснили…
— Вы спрашивайте, спрашивайте.
— Итак, — обратился социолог к нервному, — что же с вами вчера получилось?
— Это ученый разговор? — уточнил нервный.
— Абсолютно ученый, никакой больше. Просто расска­жите…
— Я погожу пока, — сказал нервный.
— То есть? — не понял социолог.
— Я малость подзабыл… Я пока сосредоточусь.
— Что значит «пока сосредоточусь»? — заговорил было начальник. — Что значит…
Но социолог тут же запротестовал.
— Товарищ начальник… Я боюсь, мы так не поговорим.
— Почему? — удивился начальник.
— Не поговорим. Это надо иначе.
— Да у нас же тут есть духари! — воскликнул урка. — Вон у нас… духарь номер один — ничего не боится, — урка по­казал на мрачного.
Мрачный внимательно посмотрел на урку… Опустив голову, подумал… И согласился.
— Я расскажу, если надо. Мне один черт, — он сел на койке, посмотрел на социолога. — Про вчерашний случай?
— Да именно: как было с вами вчера.
— Жена у меня, — сразу начал мрачный, — как бы это вам сказать… вечно у ней какие-то гости, мужики какие-то подозрительные, бабенки… Они мне надоели.
— А говоришь, причины нету, — сказал нервный.
— Это не причина, это тянется уже лет семь, — возразил мрачный. — И напился я вчера не из-за этого. Но они мне тоже сильно надоели.
— Жена где работает? — спросил социолог, поспевая пи­сать в блокнот.
— Кассиршей в магазине. Не надо меня перебивать, я сам все расскажу Радости мне тут… от этого рассказа — не шибко. Я не знаю, чего они делают: я прихожу, они уходят. Я ее много раз предупреждал, она не вникает. Вчера прихо­жу — опять два мужика сидят и какая-то женщина. Коньяк на столе… Я их выкинул из квартиры. Один в трусах был. Жена где-то спряталась: все перерыл — нету. Может, рань­ше вышла куда, черт ее знает, не нашел. Все перерыл — не­ту. Я лег спать. Только заснул, пришла милиция…
Тут начальник милиции почему-то засмеялся. На него посмотрели с недоумением.
— Ничего, ничего, — сказал начальник, — продолжай. Я потом объясню.
— Вы выпивши были, когда пришли? — спросил социо­лог.
— Крепко.
— Это все?
— Все. Который в трусах был, сильно визжал: я его хотел в мусоропровод затолкать, он уперся…
— Плечи пролезли? — выскочил с вопросом любопыт­ный электрик.
— Куда? — не понял мрачный.
— В мусоропровод-то. Лишь бы плечи пролезли, а там весь пройдет.
— Ну все? — спросил начальник мрачного. И спросил как-то непросто, с каким-то значением. — На этом конец?
— Все, — ответил мрачный. — А что еще?
— А то, что ты не из своей квартиры людей выкинул, вот что. Они вон у меня как раз сидят, эти люди.
Мрачного как стулом в лоб ударили, он аж назад качнул­ся на койке.
— Как? — спросил.
— Не знаю. В двенадцатом часу ночи заявляется вот та­кой верзила и начинает выкидывать людей с их собственной жилплощади… Я представляю, как люди заволновались: вы­селяют.
— Вот это дал, — молвил электрик. — Как же ты так? Пе­репутал, что ли?
Мрачный долго скорбно молчал, глядя себе под ноги… потом вдруг вскинул голову и крепко стукнул кулаком по колену.
— Не на тот троллейбус сел, — понял он. — Мне надо бы­ло на семнадцатый, а я, наверно, на девятку сел… или на четырнадцатый.
— О!.. В другой район приехал. Ничего себе! — электрик возбужденно хихикнул. — И дом, наверно, похожий попал­ся…
— Похожий, — откликнулся мрачный. — И в квартире все так же… Даже попугай в клетке.
— Это бывает, — сказал начальник. — То и дело такие случаи.
— И что ему теперь будет, товарищ начальник? — спро­сил нервный. Он как-то странно притих и задумался. — Он же неумышленно…
— Посмотрим, посмотрим, — неопределенно сказал начальник. И встал. — Что значит «неумышленно»? Ну и что? Вы же знаете последние постановления… Поблажек никаких никому не будет. Ну, продолжайте, — велел он. И ушел.
— Продолжим, — сказал социолог. И посмотрел на нерв­ного. — Вы?..
— А? — очнулся тот. — Так а чего продолжать-то?.. Тоже сплошное недоразумение. Провожал, знаете, друга… У ме­ня друг живет в Хабаровске, приезжал в командировку… ну, погуляли малость: давно не виделись, а у него на производ­стве со спиртом связано. Потом, знаете, эти сибиряки: наскучают там, приезжают и давай ферверки пускать. Кош­мар! Я уж говорю: «Коля, тормози, я не выдюжу», он только рукой машет. Ну, пришла пора ему ехать… И тут-то мы и на­скочили с ним на мину. Такое вышло недоразумение, такое недоразумение!.. Но и люди тоже, знаете… Вот кого еще изучать да изучать, просто поголовный опрос устроить: такие, знаете, недотроги, такие психованные все, прямо… это… черт знает, какие мимозы. Главное, мы же… это… по-хорошему! Я уж мысленно допрашиваю себя: «Соколов, может, что не так было?» Нет, все проверил, все изучил до последнего слова — все было на высшем уровне.

ИСТОРИЯ НА ПЕРРОНЕ,
РАССКАЗАННАЯ СОКОЛОВЫМ

Соколов и его друг Коля, хихикая и отпуская невинные шу­точки, прошли с чемоданом в вагон поезда дальнего следования. Прошли в вагон, отыскали свое купе и, продолжая культурно хихикать, постучали в дверь. Им ответили из купе, что — «да, можно». Вошли они в купе, а там как раз четверо — все места заняты.
— Здравствуйте!— сказали Коля и Соколов. — А вы что, тоже все едете?
— Да, едем, — ответили им.
— Как это «едете»! — удивился сибиряк Коля. — А как же я? Что это еще за штучки!
— Тихо, тихо, Коля, — сказал Соколов, — только тихо. Сейчас все выясним, все проверим… Тут кто-то третий лиш­ний. Попрошу билеты!
Четыре пассажира показали свои билеты — все правильно: они совершенно законно сидели на своих местах, они едут до­мой.
— Мне эти штучки сильно не нравятся!— воскликнул си­биряк Коля. — А как же я ?
— Ну-ка, а ваш билет?— спросили его.
Коля показал свой билет… Один дотошный надел очки и долго крутил билет перед носом… Потом посмотрел его на про­свет и сказал:
— Вы едете вчера, уважаемый, — и вернул билет.
Тут сибиряк Коля заволновался и стал показывать, что он в полном отчаянии и что необходимо срочно кого-то одного вы­кинуть из купе, ибо ему срочно надо ехать. Однако вежливый и корректный Соколов решил, что надо не так.
— Тихо, тихо, тихо, — сказал он, — сейчас мы установим, кто не едет. Не надо шума… Кому не так срочно?— спросил Соколов четверых. Четверо заволновались и стали показы­вать, что им тоже надо срочно.
— Тихо, тихо, тихо, — сказал им Соколов, — вы что, намекаете, что Николай Иваныч пойдет пешком? Вы ошибае­тесь. Предлагаю жребий…
Эти четверо как все равно взбесились.
— Какой жребий?!— стали они кричать.
— Это нахальство!..
Кто-то даже крикнул:
— Позовите кондуктора!
Тут Коля-сибиряк вконец осердился.
— Закрывай дверь! — закричал он. — Они у меня под лавкой поедут, зайцами!
Но терпеливый Соколов не терял надежды решить все ми­ром.
— Тихо, тихо, тихо, — опять воззвал он, — не надо шума. Вот вы, — обратился он к дотошному, который проверял у Ко­ли билет, — вы сунулись к чемодану… Почему?
— Потому что, я смотрю, какие-то бандиты пришли… — заговорил было дотошный.
— Стоп! — осадил его Соколов. — Можете брать свой че­модан и выходить, нечего с бандитами в одном купе ездить. Верно, товарищи?
Николай Иваныч его поддержал и даже изъявил желание по­мочь вынести чемодан.
— Где его чемодан? Где твой чемодан?.. Который? Этот? Принимай, а то он на голову кому-нибудь упадет. Это назы­вается едет человек в командировку — целую квартиру с собой везет. Что там у тебя ?
Дотошный вцепился в свой чемодан, как в мелкую собст­венность… И всех рассмешил. Он закричал громко:
— Грабят!
Николай Иваныч так смеялся, что нечаянно сел женщине на колени; тогда мужчина, ее муж, нажал какую-то кнопку воз­ле двери… А Николай Иваныч посидел маленько, потом встал и выкинул чемодан этого дотошного в окно.
— Кому он нужен, ваш чемодан! — сказал он. — И не вво­дите людей в заблуждение, что вас, дескать, грабят.
Тут прибежали кондуктор с милиционером…
— Вот и вся история, — закончил нервный. — Такое вот… недоразумение. И что вот?.. Что теперь? — нервный сорвался с койки и стремительно стал ходить по комнате, простыня разлеталась на нем в стороны, видны были его чрезвычайно ху­дые ноги. — Что вот теперь?

— А где тот? — спросил электрик. — Сибиряк-то.
— А не знаю! Его куда-то в другое место повезли. Он, ко­нечно, вообще-то неправильно сделал: взял выкинул этого гражданина тоже… с чемоданом вместе.
— В окно?
— Ну да, на перрон. А тот, по-моему, иностранец.
— О-о!.. — сказал сухонький. — Ничего себе!
— Худо дело, — сказал и электрик.
— Хорошо еще, там как раз почту везли, мешки… на этих… на тележках-то…
— На электрокаре.
— Он на них упал, а то бы…
— Только одно может спасти, — сказал сухонький.
— Что? — нервный сбавил свой стремительный шаг. — Что именно?
— Если… — сухонький опасливо глянул на социолога и вскочил тоже с койки. — Иди сюда, — позвал он нервного. И пошел в угол. — Иди сюда.
— Ну?
— Только одно может спасти, — быстро и негромко заго­ворил сухонький, — если этот, с чемоданом, окажется ка­кой-нибудь шпион. Понял? Если бы его разоблачили…
— Ну, жди, когда его там разоблачат! — тоже негромко воскликнул нервный. — Пока его…
— Слушай сюда! — зашипел сухонький. — Послушай сперва, потом паникуй. Вы — так: мол, этот человек пока­зался нам подозрительным — разглядывает, мол, все, всем интересуется… Чемодан у него какой-то… Говорил же твой друг: «Что это у тебя там?» У него фотоаппарата не было?
— Что же теперь, показался человек подозрительным — давай его из окна выкидывать?
— Ну, сидите тогда, — обиделся сухонький. И пошел на свое место. — Им хочешь, как лучше, а они… Сидите! Охота сидеть — сидите.
— Так, — сказал социолог заканчивая записывать исто­рию нервного. — Ну, а вы? — это он к электрику.
— Да у меня тоже… с гостями связано, — стал охотно рас­сказывать электрик. Сперва он несколько сбивался, но ско­ро наладился, и все пошло гладко, и тон он обрел — снис­ходительно-грустный, но не безысходный. — Теща пришла и дочь ее с мужем. Мужа этого, свояка-то мово, фамилия — Назаров. Этот Назаров всячески распространяет про меня, что я часто выпиваю. Такой тоже склочный мужик, просто… это… не знаю. Я просто измучился с ним. «Назаров, — го­ворю, — ну что ты, ей богу? Ну что? Вот же какой ты чело­век, ей-богу! Вот же ведь какой ты». Морда, как на витри­не, — весь… такой… только распоряжаться: долдонит и долдонит свое. «Да брось ты, — говорю, — Назаров, чего ты? Ну какой же ты, ей-богу! Не надо, Назаров, не надо. Ну че­го ты?» А тут он кандидатскую диссертацию защитил… Ну, приходят вчера. А я за кефиром как раз ходил… Выпили, правда, на углу с мужиками по кружке пива. Я даже свою не допил: придет, думаю, этот Назаров, начнет опять… Мужи­ки еще посмеялись. «Чего ты? — говорят. — Брось ты, — го­ворят, — Пахомов, ерунду-то говорить: свояк какой-то. Брось, Пахомов, не надо». Э, думаю, не знаете вы Назарова. Нет, думаю, не буду. И вот прихожу я домой…

ИСТОРИЯ В ДОМЕ ПАХОМОВА,

РАССКАЗАННАЯ ПАХОМОВЫМ

Приходит электрик к себе домой, а у него гости: теща его с дочерью и Назаров.
— Здравствуйте, — вежливо сказал электрик. — Ну что, Назаров, тебя можно поздравить?
— Можно поздравить, — сказал Назаров. — Можно по­здравить.
— Поздравляю, — сказал электрик.
— Кто же на сухую поздравляет!— удивился Назаров.
И теща тоже удивилась:
— Ты что это, Пахомов, завязал, что ли?
Электрик ничего не сказал на это.
— Завязал, что ли?— еще раз спросила теща. — А?
— Нет, почему завязал, — молвил электрик после неко­торого молчания. — Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения.
— Что значит «нет настроения»? У людей такое собы­тие… — это вступила жена электрика. — Сядьте и выпейте.
— Ну и что же, что у людей событие? А у меня нет настро­ения. Если желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров?
— Ерунда какая-то получается, — возмутился Назаров. — К нему пришли как к человеку, а он — в шахматы. Фишер на­шелся. Ты что, смеешься над нами?
— Никто над вами не смеется, а пить не буду. Я уже выпил сегодня кружку пива, хватит.
— Но так же тоже нельзя, — обиделась и жена Назарова, Назариха. — Зачем же нас в смешном виде-то выставлять?
— Никто вас в смешном виде не выставляет, — спокойно, с достоинством сказал электрик. — Наоборот, будьте как до­ма… Предлагаю в шахматы.
— Да при чем тут шахматы?! — закричал Назаров. — Я — ученый человек теперь, я столько трудов положил, а ты не со­изволишь даже за столом со мной посидеть! У меня сейчас кри­зис после такого напряжения, а ты мне шахматы в нос суешь. Бессовестный ты после этого! У тебя никакого уважения не­ту к ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
— Я ученых уважаю, — парировал эту бестактную выход­ку электрик, — но я не уважаю тех ученых, которые начина­ют сразу зазнаваться. Вот таких ученых я не уважаю, это ты точно заметил, Назаров! Смотри, Назаров, ох, смотри… за­знайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
— Нахал!— закричал опять Назаров. — А еще родственник! Ну давай хоть шампанского выпьем?
— Нет, — стоял электрик. — Ни шампанского, ни сухого — ничего.
— Пахом, — обратилась к электрику жена его, — людей на­до уважать. Ну чего ты? Садись за стол… у меня всего полно: водки всякой, даже твоя любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
— Как? — спросил ее электрик.
— Да вот так-то вот: люди тебя упрашивают, а ты не хо­чешь свою гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
— Никто меня не обидел. Но только я пить не буду. Ясно? Пусть я электрик, но по принуждению пить не буду.
— Но, Пахом…
— Что «Пахом»? Что «Пахом»? Я пятьдесят лет Пахом. Я сказал — нет. Все.
— Но почему? Почему-у?!
— Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
— Да пошел ты к чертовой матери со своими шахмата­ми! — вышел из себя Назаров. — Чего ты привязался со своими шахматами. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь пить?
— Нет.
Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
— Знаешь, кто ты после этого?— спросил Назаров.
— Не знаю, ну-ка ?
— Верблюд. Те тоже подолгу не пьют в пустыне. Вот тебя тоже надо в пустыню…
— Куда, куда? — спросил электрик. — Куда меня надо?
— В пустыню, к верблюдам…
Электрик встал и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки разлетелись по полу… Электрик пополз их собирать.
— Извини, Назаров, — сказал он. — Я не хотел… Черт его знает, затемнение какое-то… Может, все же сыграем в шах­маты? Или ты сильно обиделся?

— Обиделся? — спросил нервный электрика.
— Обиделся, — вздохнул электрик.
— Вот они все так. Ну до того обидчивые, до того обидчи­вые — спасу нет!
— Что же ему, спасибо говорить — в лоб засветили?.. — подал голос мрачный.
— Он же извинился.
— Я же извинился.
— Не могу! — взревел вдруг урка. — Не могу!.. Счас буду метелить обоих — за вранье. Да хоть бы врали, пала, как лю­ди, а то врут, как… — урка сел в кровати и смотрел злыми глазами на электрика и нервного, которые сидели рядыш­ком. — Христосики! Фишера! До того культурные, пала, до того вежливые — аж зубы ломит. Шмакодявки… шкуру спа­сать кинулись. Никакой гордости у людей!
— Ты! — крикнул электрик Пахомов. — Ну-ка, закрой сифон! Смелый… Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
— А чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все без науки скажу: взял часы у одного… Выпить не хватило, я вы­шел на улицу и попросил у какой-то пьяной шляпы часы в долг.
— Вона — часы в долг! — вконец обозлился электрик. — А костюм в долг не попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об этом ты шумишь?
— Это называется — ограбил, а не попросил, — поддер­жал электрика нервный, тоже оскорбленный выкриками ур­ки. — Интеллигент нашелся.
— Нет, это называется — по-про-сил, — настаивал ур­ка. — Ты мне чужую статью не шей. Поал? Не шей. Я подо­шел и по-про-сил: «Гражданин, одолжи мне свои бока». Я не сказал: «отдай», я сказал: «о-дол-жи». Поал?
— Как? — спросил вдруг очкарик. — Как?
— Чего «как»?
— Как вы сказали: «бока»?
— Ну, бока — часы… Некоторые называют часы — бока. Еще называют — бочата. Если часы золотые, тогда — рыжие.
Очкарик встал и подошел к социологу.
— У вас какие очки? — спросил он. — Я не в том смысле, рыжие или нет, — с какой диоптрией?
— Минус четыре.
— Разрешите? — попросил очкарик.
Социолог снял очки и подал очкарику. Тот надел их… ог­ляделся… Сказал:
— Неплохо.
Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
— Да, — сказал он. — Совершенно точно! Встать!
— Ша… — заговорил было урка.
— Встать! — опять скомандовал очкарик довольно властно.
— Ша, — сказал урка, поднимаясь. — В щем дело?
Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, та­кую же отчетливую пощечину, как и давеча. Урка кинулся было на очкарика, но тот умело уклонился и правой в че­люсть свалил урку на кровать.
— Это был я, — сказал очкарик спокойно. — Я вспомнил это идиотское «бока».
Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спо­койно стоял и ждал, так профессионально стоял и ждал, что урка… остался стоять.
— Та пьяная шляпа — это был я, — пояснил очкарик. — Я вспомнил слово «бока»… и узнал вас. Что вы отняли ча­сы — это я готов понять: с такой рожей дарить, например, часы — нелепо. Но за что вы меня еще и ударили?
— Да що ты ко мне пришился?! — заорал урка истерич­но. — Какие щасы?
Открылась дверь, и вошел старшина. Он заглянул в бу­мажку с трудом прочитал:
— Гриши… Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В прос­тынях прямо, там переоденетесь.
Урка и очкарик пошли на выход.
— Товарищ… — сказал социолог. — Очки-то.
— О! — спохватился очкарик. — Извините. Спасибо.
— Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
Очкарик пожал плечами:
— Не знаю.
Старшина и двое в простынях вышли.
— Надавал он ему, — с восхищением сказал сухонький.
— Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда, — Соколов нервно потер руки. — В челюсть красивый был удар.
— Сейчас вас, наверно, будут вызывать, — заговорил со­циолог. — Я бы хотел, чтобы еще кто-нибудь… Может быть, вы? — обратился он к сухонькому.
— Нет, — твердо сказал сухонький. — Я не буду.
— Почему?
— Не буду… Все, — у сухонького отчеканилась на лице непреклонность. Он пояснил: — Пусть наука занимается своим делом, а не бегает по вытрезвителям. Нашли тоже… Делать, что ли, больше нечего?
— Да почему вы так?
— Да потому! До сих пор на луну не высадились, а по вы­трезвителям бегаете. На луну лететь надо, вот что! — сухонь­кий чего-то осмелел и стал кричать на социолога. — Взяли моду — рису-уют, высмеивают… А на луну кто полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы лете­ли. А то на луну вас не загонишь, а по вытрезвителям бе­гать — это вы рады без ума. Чего тут хорошего? — бегаете… Чего тут интересного? Ничего тут интересного нет — хвора­ют люди, и все. Тяжело людям, а вы бегаете с вопросами. На луну надо лететь!
Социолог очень изумился… Он пооглядывался кругом, — полагая, что и все тоже изумились, — все внимательно слушали сухонького, и он тоже стал слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней.
— Последние силы растратишь тут, — сказал он. — У ме­ня никаких историй не было, — еще сказал он, помолчав. — Я ручной. Причин никаких нету… Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе… Независимый.
Социолог пожал плечами, посидел, уткнувшись в блок­нотик, что-то записал. Потом повернулся к Ивану-тракто­ристу.
— Я тоже, — сразу отрубил Иван.
— Что «тоже»? — не понял социолог.
— У меня тоже тоски нет.
— А при чем здесь тоска?
— Ну, вы же причину ищите.
— Да…
— Вот. Я ее не знаю. Но тоски никакой не было. Ехал в баню… Наоборот, хорошо на душе было.
— Нет, они этого не понимают! — вскричал вдруг сухонь­кий и сел в кровати. — Ты им дай тоску какую-то — печаль! А так просто не может человек выпить! Просто — взял и…
Тут вошел старшина и объявил:
— Собирайтесь. Поедем в суд.
— Вот, — сказал сухонький, — а мы тут причину ищем. Счас нам найдут причину… помогут.

СУД

И грянул суд.
Судили три строгие женщины. Они сидели за столом, од­на, похоже, главная, — в центре, две — по бокам, пожилая и молодая.
Подсудимые сидели в коридоре. Урки среди них не было.
Первого вызвали очкарика.
— Григорьев, — позвал старшина.
Подсудимые все пошевелились… Очкарик встал и пошел к двери, которая вела в комнату судей.
— Гришаков, — поправил он старшину.
— Чего? — не понял тот.
— Моя фамилия Гришаков, а не Григорьев.
— Какая разница, — мирно сказал старшина.
— Разница большая, — заметил сухонький. — Одно де­ло…
— Ждите! — велел старшина. Сухонький замолк.
— Здравствуйте, — сказал очкарик женщинам-судьям. С ним тоже поздоровались. И сказали:
— Садитесь.
— Мы ознакомились с вашим делом, — заговорила глав­ная женщина. — Здесь — показания свидетелей… Заявление заведующего магазином…
— Надо же — дело! — усмехнулся очкарик. Но он рано стал усмехаться, он это скоро понял.
— Вы пока не улыбайтесь, — сказала пожилая женщи­на. — Не надо пока.
— Да нет, я… но не очень ли это громко — дело? Там де­ла-то нет.
— Есть дело, — говорила дальше главная женщина. — И вам действительно рано улыбаться.
— А в чем дело-то?
— Мы хотим услышать это от вас.
— Я плохо помню. С утра вообще ничего не помнил… С мясником что-то? В магазине? Мне в милиции сказали сей­час…
— Вы оскорбили продавца мясного отдела Завалихина Геннадия Николаевича…
— О-о, — простонал очкарик. — Он же обвешивает поку­пателей! Этот лоб нахально обвешивает всех покупателей, я ему сказал это…
— Минуточку, минуточку, — прервала его главная жен­щина, — давайте по порядку: вы сделали замечание продав­цу. И выражайтесь… точнее: фамилия продавца Завалихин, никакой он не лоб.
— Он самый настоящий лоб, лоботряс, жулик…
— Сейчас не о нем речь, мы говорим о вас.
— Хорошо. Что вас интересует?
— Как было дело?
— Я не помню.
— Напомню. Двадцать пятого сентября сего года вы при­шли в продовольственный магазин номер двадцать во­семь, — стала рассказывать с бумажки женщина, — и сде­лали замечание продавцу мясного отдела Завалихину Ген­надию Николаевичу, что он обвешивает покупателей. Зава­лихин вышел из-за прилавка и вывел вас на улицу…
Очкарик поежился, качнул головой. Сказал негромко и горько:
— Кошмар.
— Кошмар не в этом. Кошмар дальше: вы пошли, где-то напились и пришли в таком состоянии выяснять отношения с Завалихиным. Вас попытались остановить…
— Хорошо… дальше не нужно: я что-то такое припоми­наю. А где у меня часы отняли?
— Это вы должны вспомнить, здесь происшествие в ма­газине…
— Хорошо… черт с ним, с часами. Что я теперь должен делать?
Три женщины выразительно посмотрели на него. Очка­рик занервничал.
— Я не понимаю, — сказал он. — Ну, случилось… что дальше?
— Вы должны объяснить, почему вы устроили дебош в магазине. Почему напились? Часто это у вас?
— Я напился с отчаяния. Когда этот лоб выставил меня из магазина, я решил, что наступило светопреставление, ко­нец.
— Не надо острить, — попросила молодая женщина. — Вы не уголовник, вы научный сотрудник, не забывайте об этом.
— Я не острю, — заволновался очкарик. — И, пожалуй­ста, не напоминайте, кто я такой — это не имеет никакого значения.
— Это имеет значение.
— Это не имеет никакого значения, — уперся очкарик. — Это абсолютно все равно. Я решил, что дальше жить бес­смысленно. У вас было когда-нибудь такое чувство?
— Здесь мы спрашиваем, Гришаков, — заметила главная женщина.
— Я и отвечаю: я отчетливо понял, что наступил конец света. Конец… — Гришаков мучительно поискал, как еще обозначить «конец», не нашел. — Конец, понимаете? Даль­ше я буду притворяться, что живу, чувствую, работаю…
— Он ударил вас?
— Нет, просто выкинул из магазина… И закрыл дверь. Я думал, он будет драться… я приготовился драться, поэтому покорно шел из магазина. Это ужасно… Это катастрофа.
— В чем катастрофа? — спросила пожилая женщина. — Уточните, пожалуйста.
— В том, что меня выкинули из магазина. Даже так: катастрофа в том, что… Не знаю, — вдруг резко сказал Гришаков. — Неужели вы сами не понимаете? В магазине ору­дует скотина… Черт, не знаю. Противно мне об этом гово­рить.

✯✯✯✯✯

Сайт Мировой Поэзии и Прозы
Декламации Павла Беседина

 187 Всего посещений