сад,
Как прихотлив узор сих кованых оград,
Опертых на лощеные граниты?
Феб, обойдя Петрополь знаменитый,
Последние лучи дарит его садам
И золотит Неву… Но вы грустны,
мадам?»
К жемчужному ушку под шалью лебединой
Склоняются душистые седины.
Красавица, косящая слегка,
Плывет, облокотясь на руку старика,
И держит веер страусовых перьев.
«Мадам, я вас молю иметь ко мне
доверье!
Я говорю не как придворный льстец, —
Как нежный брат, как любящий отец.
Поверьте мне причину тайной грусти:
Вас нынче в Петергоф на праздник муж не
пустит?
А в Петергофе двор, фонтаны, маскарад!
Клянусь, мне жалко вас. Клянусь, что
Жорж бы рад
Вас на руках носить, Сикстинская
мадонна!
Сие — не комплимент пустого селадона,
Но истина, прелестное дитя.
Жорж хочет видеть вас. Жорж любит не
шутя.
Ваш муж не стоит вас ни видом, ни
манерой,
Позвольте вас сравнить с Волканом и
Венерой.
Он желчен и ревнив. Простите мой
пример,
Но мужу вашему в плену его химер
Не всё ль одно, что царский двор, что
выгон?
Он может в некий день зарезать вас, как
цыган.
В салонах говорят, что он уж обнажал
Однажды свой кощунственный кинжал
На вас, дитя! Мой бог, какая низость!..
А как бы оценил святую вашу близость
Мой сын, мой бедный Жорж! Он болен от
любви!
Мадам, я трепещу. Я с холодом в крови,
Сударыня, гляжу на будущее ваше.
Зачем вам бог судил столь горестную
чашу?
Вы рано замуж шли. Любовь в шестнадцать
лет
Еще молчит. Не говорите «нет»!
Вам роскошь надобна, как паруса
фрегату,
Вам надобно блистать. А вы… вы
небогаты…
И мужа странный труд, вам скушный и
печальный,
И ваши слезы в одинокой спальной,
И хладное молчание его.
Сознайтесь: что еще меж вами? Ничего!
К тому ж известно мне, меж нами говоря,
Недоброе внимание царя
К супругу вашему. Ему ль ходить по
струнке?
Фрондер и атеист, — какой он
камер-юнкер?
Он зрелый муж. Он скоро будет сед,
А камер-юнкерство дают в осьмнадцать
лет,
Когда его дают всерьез, а не в
насмешку.
Царь памятлив, мадам. Царь не забыл
орешка,
Раскушенного им в восстанье декабря.
Смиреньем показным не провести царя!
Он помнит, чьи стихи в бумагах
декабристов
Фатально находил почти что каждый
пристав.
Грядущее неясно нам. Как знать:
Тот пагубный нарыв не зреет ли опять?
Ваш муж умен, и злоба в нем клубится,
Не вдохновит ли он цареубийцу,
Не спрячет ли он сам, кинжала под
полу?|
В тот день, мадам, на Кронверкском валу
Он может быть шестым иль в рудники
Сибири
Пойдет греметь к ноге прикованною
гирей.
Не тронется семьей ваш пасмурный чудак!
А вас тогда что ждет? Чердак, мадам,
чердак!
А между тем… когда б вы пожелали, —
Вы были б счастливы, Вы б лавры
пожинали
Мой сын богат. В конце концов, мадам,
Мой бедный Жорж не, неприятен вам.
Когда б склонились вы его любить нежнее
Вы разорвали б цепи Гименея,
Соединившись с ним для страстных нег.
Мне было бы легко устроить ваш побег.
Вы б вырвались из мрачного капкана
В край фресок Тьеполо, в край лоджий
Ватикана,
К утесам меловым, где важный Альбион
Жемчужным облаком тумана окружен.
Вы б мимолетный взор рассеянно бросали
Кладбищам Генуи и цветникам Версаля,
Блаженствуя в полуденной стране…
Мадам, мадам, верните сына мне!
Вы думаете — муж. Сударыня, поэты —
Лишь дайте им перо да свежий лист
газеты —
В тот самый миг забудут о родне,
Искусство их дарит забвением вполне.
А будет он страдать, — обогатится лира:
Она ржавеет в душном счастье мира,
Ей нужны бури — и на лире той
Звук самый горестный есть самый
золотой!
Но вот идет ваш муж. В лице его —
досада…»
«Мой друг, я битый час ищу тебя по
саду.
Барон, вы в грот ее напрасно завели.
Домой пора — поедем, Натали!»
Красавица ушла, покинув дипломата.
Он вынул кружевной платочек аккуратный,
Поставил трость меж подагричных ног,
В ладошку табаку насыпал сколько мог,
Раскрыв табачницу с эмалькой Ганимеда,
И сладко чхнул… «Ну, кажется,
победа!»
89 Всего посещений