Хотя это и невероятно, но и в наш век существуют чудаки. По крайней мере, я одного знаю. Это такой комик, что в любом цирке мог бы составить полный сбор. Недавно он получил приглашение к Саломонскому, но чудак оскорбился.
— Я не шут гороховый, а идеалист, — заплакал он.
— Так что ж из этого? — изумился я. — Все шуты идеалисты. Возьми у Шекспира — или теперь Дурова.
Но так и не убедил его. Он был дубоват: совершенно не понимал шутки и всякое лыко ставил в строку. Раз я взял у него денег взаймы — конечно, шутя, ибо какие же счеты между друзьями, но он чуть драться не полез, требуя расплаты. Только тогда успокоился, когда я ему сказал, что мои деньги на почте пропали.
Но что за потеха была, когда мой друг влюбился. Северное сияние, солнечное сияние, электрические фонари -все это пустяки в сравнении с сиянием его лица. Два таких чудака — и Орлу не надо электричества.
— Она ангел! — заявил мой друг, собираясь, по-видимому, выжать из меня масло своими объятиями.
— Кто тебе сказал?
— У нее на лице написано.
— А ты сотри надпись.
— ?
— Милый друг! — стал поучать я, — есть две надписи, которым не следует доверять…
— Знаю, ты говорил, — перебил друг, — на векселе!
— И на женском лице. Ну а как же… стереть-то?
Я объяснил чудаку, как добиться истины. Наблюдать и испытывать.
Прошло времени ни много, ни мало, является друг.
— Ангел! я говорил тебе!
— Как узнал?
— Она сама сказала. Она сказала, что любит папашу, мамашу, дядей и тетей. Она любит котят и людей и боится тараканов. Она хочет приносить пользу и просит поучить ее. Она ненавидит кокетство, танцы, корсеты и хочет на курсы. Она не знает слово «любовь». Она…
— Мой друг, — начал поучать я, — есть два рода речей, которым нельзя доверять…
— Знаю. Юбилейные!
— И женские.
Через неделю чудак явился в нестерпимом сиянии и блеске.
— Испытал! — еще с порога закричал он и бросился целовать меня. — Ангел! Любит меня! Сама сказала…
— Опять!
— Клялась! — при этих словах мой друг поднял палец кверху с весьма торжественным видом, и затем, опустив его, прибавил торжественным шепотом, — любить вечно.
— Мой друг, нельзя…
— Знаю. Клятвам пьяниц…
— И женщин. Еще испытай.
Через неделю снова отворились мои двери, и вошел… нет, не вошел, а вступил чудак, медленный, серьезный и величественный. Молча, с достоинством неописанным, сел на стул и, устремивши на меня огненный взор, с расстановкой произнес:
— Она меня — поцеловала.
— Мой друг…
— Нет, врешь. Не нужно верить друзьям — она сама сказала. — И — ты коварный друг. Ты ее не любишь потому, что она отвергла твои ухаживания. Прощай, коварный друг!
И вышел.
Я, признаться, рассердился. Хотел перехватить деньжонок, а тут извольте. И нужно мне было поучать его! Вообще-то, правда вредна, а с друзьями, да еще влюбленными, это прямой путь к неприятностям. Пусть бы его тешился, — чем бы дитя ни тешилось, абы не плакало.
Времени прошло достаточно — друга все нет. Я уже и надежду потерял увидеть его. Только иду раз вечерком по Волховской — славный такой вечер был — глядь, навстречу чудак с своим «ангелом». Ангел (между нами, очень миленький, не чудаку чета) позевывает и рассеянно смотрит по сторонам; чудак что-то повествует и видимо блаженствует. Поравнялись. Чудак отвернулся, но она вскинула на меня любопытные глазки и что-то ему шепнула. Мой друг все еще с хмурым видом подошел ко мне.
— Она тебя простила. Ангел?! — сказал чудак тоном вопросительным, но в то же время и угрожающим.
— Ангел! — ответил я с энергией.
Лицо чудака просветлело; он пожал мои руки и шепнул на ухо:
— Как я скучал без тебя!..
После этого он подвел меня к ангелу, познакомил, и мы отправились дальше, оживленно беседуя. Вскоре чудак — для которого, как заметно, мы с ангелом составляли предмет гордости, — был под каким-то предлогом отослан, и мы остались вдвоем.
— А какой милый ваш друг, — сказала она дипломатически.
— О да, — ответил я так же дипломатически.
— Не правда ли? — обрадовалась она. — Он такой… добрый.
— Ужасно добрый!
— И… умный. — О!
— Только немножко… странный. Вы не замечали?
— Как вам сказать?..
— И немножко… скучный?.. Всему верит.
— Неужели?
— Да, да. И все делает, что… попросишь… И никогда не… сердится. И всем доволен, что… ни скажешь.
— Это неприятно.
— Вы смеетесь? Нет, правда, — это иногда скучно. Я раз сказала, что он… глуп. И он — согласился! Представьте!
— Как же быть с этим?
— Уж и не знаю.
Но тут разговор зашел о другом… о чем — это для читателя едва ли будет интересно. А правда, какие у нее выразительные глазки; и голосок — прямо… ангельский.
На другой день, ранним утром, друг ворвался ко мне веселый, как зяблик. Ровно два часа я выслушивал хвалу «ей». Достоинств оказалось столько, что чудак, сперва считавший их по пальцам, перешел уже к коробке с папиросами. Больше всего нравилась ему ее откровенность.
— Представь — она сказала, что я глуп! — сиял он.
— Неужели?
— Да. А вчера сказала, что я скучен!
— Ну?
— То-то «ну». А ты не верил, что ангел. Эх ты, чудак! — и он покровительственно похлопал меня по плечу.
Но дня, кажется, через два прихожу домой и вижу чудака, бегающего с мрачным видом по комнате. Волосы всклокочены. Глаза дикие.
— Что с тобой? — воскликнул я.
— Эразм! (так зовут меня) — дай ножик.
— И вилку?
— Нет, вилки не надо. Я должен убить себя. Она сказала, что я надоел ей.
— Только-то? — стал утешать я (у меня доброе сердце, и я не помню зла). — Чудак — ведь это тоже откровенность.
— Но…
— Никакого «но». Ты не знаешь женщин. Это крайне странные существа… Впрочем, позволишь прочесть тебе лекцию?
— О да, пожалуйста… только ты не будешь шутить?
— Помилуй!.. так, мм. гг., что есть женщина?
— Знаю, знаю — сосуд скудельный!
— Не перебивай! — сказал я величественно. — Чтобы ответить на этот вопрос и не впасть в крайность, коими прославились как защитники, так и хулители женщин, мы, мм. гг., прибегнем к естественноисторическому методу. Все существующее произошло путем эволюции — одна женщина произошла путем фокуса.
— Это как же?
— А так: природа передернула карты, как это делает нижегородский шулер, вместо двойки подсовывая туза. Существо, именуемое теперь женщиной, было двойкой, т.е. чем-то слабеньким и пискливым. Мужчина, этакий молодец в сажень ростом, весьма презрительно посматривал на двойку, убирая за обе щеки кусок сырого мяса и беззаботно насвистывая, когда природа спросила у него:
— Что, брат, как?
— Да ничего, живу помаленьку.
— И не скучно?
— А, отчего бы мне скучать?
— Значит, весело?
— А с чего я буду веселиться?
— Значит — блаженствуешь?
— Так точно.
Природа задумалась. Ни одно существо в мире не знает блаженства, а человек как будто исключение в этом правиле. Неладно дело. Случайно природа бросила взгляд на двойку — и обрадовалась: «попался, голубчик!» И вот».
Раз! два! три!— фокус совершился. Мужчина в ошалении смотрит на двойку, ставшую дамой, — и бросив кусок недоеденного мяса, стремглав летит к Мюр-Мерилизу за парой готового платья и дорогой ищет другого мужчину, чтобы на всякий случай заехать ему в зубы.
А дама созерцает своими невинными глазками эту катавасию и, смутно понимая, в чем ее сила, отправляется туда же — в отдел ватных и хлопчатобумажных материй.
176 Всего посещений