Сколь ни живи, сколь ни учи наук –
жизнь знает, как прельстить и
одурачить,
и робкий неуч, молвив: «Это – луг», –
остолбенев глядит на одуванчик.
Нельзя привыкнуть и нельзя понять.
Жизнь – знает нас, а мы её – не знаем.
Её надзором, в занебесном «над»
исток берущим, всяк насквозь пронзаем.
Мгновенье ока – вдохновенье губ –
в сей миг проник наш недалёкий гений,
но пред вторым – наш опыт кругло глуп:
сплошное время – разнобой мгновений.
Соседка капля – капле не близнец,
они похожи, словно я и кто-то.
Два раза одинаково блестеть
не станет то, на что смотрю с откоса.
Всегда мне внове невидаль окна.
Его читатель вечный и работник,
робею знать, что значат письмена, –
и двадцать раз уже я второгодник.
Вот – ныне, в марта день двадцать
шестой,
я затемно взялась за это чтенье.
На языке людей: туман густой.
Но гуще слова бездны изъявленье.
Какая гордость и какая власть –
себя столь скрытной охранить стеною.
И только галки промельк мимо глаз
не погнушался свидеться со мною.
Цвет в просторечье назван голубым,
но остается анонимно-бо́льшим.
На таковом – малина и рубин –
мой нечванливый Ванька-мокрый ожил.
Как бы – светает. Но рассвета рост
не снизошёл со зрителем якшаться.
Есть в мартовской понурости берёз
особое уныние пред-счастья.
Как всё неизымаемо из мглы!
Грядущего – нет воли опасаться.
Вполоборота, ласково: «Не лги!» –
и вновь собою занято пространство.
356 Всего посещений