Конторщик Николай Петрович Дровишкин давно мечтал сделаться корреспондентом. Он послал даже раз в газету «Красное чудо» письмо с просьбой принять в рабкоры. Но ответа ещё не было. И талант Дровишкина пропадал в бездействии.
А Дровишкин был очень талантливый человек. И главное — отличался красноречием. Все знакомые даже удивлялись.
— Голубчик,— говорили знакомые,— да с вашим талантом в газеты нужно писать.
В ответ Дровишкин только усмехался.
«Уж только бы мне попасть в газету,— думал Дровишкин.— Уж я бы написал. Уж я бы с моим талантом чёрт его знает что бы написал».
И вот однажды, развернув дрожащими руками «Красное чудо», Дровишкин прочёл: «Ник. Дровишкину.— Пишите о быте. Ваш № 915».
От радости Дровишкин едва не задохнулся.
— Есть! Принят! Корреспондент «Красного чуда» Николай Дровишкин!
И, едва досидев до четырёх, Дровишкин вышел на улицу, презрительно взглянув на начальство.
На улице восторг Дровишкина немного утих.
«О чём же я буду писать? — подумал Дровишкин, останавливаясь.— Как о чём? О быте… Вот, например… Ну что бы? Ну вот, например, милиционер стоит… Почему он стоит? Может, его солнце печёт, а сверху никакой покрышки нету… Гм, нет, это мелко…»
Дровишкин пошёл дальше и остановился у окна колбасной.
«Или вот о мухах… Мухи на колбасе… Потом трудящиеся кушать будут…»
Дровишкин укоризненно покачал головой и зашёл в лавку.
— Как же это так, братцы? — сказал он приказчику.— Мухи у вас на окнах…
— Чего-с?
— Нет, я так. Трудящиеся, говорю, потом кушать будут. После мух… Дайте-ка мне того… полфунтика чайной…
Дровишкин помялся у дверей, положил колбасу в карман и вышел из лавки.
«Нет,— подумал он,— о мухах нельзя — мелко. Нужно взять что-нибудь этакое крупное. Какое-нибудь общественное явление. Факт значительный».
Но ничего значительного Дровишкину не приходило в голову. Даже люди, проходящие мимо него, были самые обыкновенные люди, совершенно непригодные для замечательной статьи.
Настроение у Дровишкина упало.
«О погоде, что ли, написать? — уныло подумал он.— Или про попа, что ли…»
Но, вспомнив, что поп приходится дальним родственником жены, махнул рукой и пошёл к дому.
Дома, закрывшись в своей комнате, Дровишкин принялся писать. Писал он долго. И когда кончил — уже начинало светать.
Разбудив жену, Дровишкин сказал:
— Вот, Веруся, послушай-ка. Я хочу знать твоё мнение. Это явление из жизни…
Дровишкин сел против жены и стал читать глухим голосом. Статья начиналась туманно, и смысл её даже самому Дровишкину был неясен, но зато конец был хлёсткий:
«И вместо того, чтобы видеть перед окнами ландшафт природы, трудящиеся порой лицезреют перед глазами мокрое бельё, которое повешено для просушки. За примером ходить недалеко. Не далее как сегодня, вернувшись после трудового дня, я увидел вышеуказанное бельё, среди которого были и дамские принадлежности, и мужское исподнее, что, конечно, не отвечает эстетическим запросам души.
Пора положить этому предел. То, что при старом режиме было обычным явлением, того не должно быть теперь».
— Ну как? — спросил Дровишкин, робко взглянув на жену.— Хорошо?
— Хорошо! — сказала жена.— Только, Коля, ты про какое бельё говоришь? Это ведь наше бельё перед окнами…
— Наше? — охнул Дровишкин.
— Ну да. Не узнал? Там и твоё исподнее.
Дровишкин опустился перед женой и, уткнувшись носом в её колени, тихонько заплакал.
— Верочка! — сказал Дровишкин, сморкаясь.— Кажется, всё у меня есть: и слог красивый, и талант, а вот не могу… И как это пишут люди?
125 Всего посещений