Осеннее вступление. Андрей Вознесенский

развязываешь
в листопад,

как, принюхиваясь к ветру,
к мхам под мышками голых берёз,
воют вепри.
Значит, осень всерьёз.

Развяжи мне язык – как снимают ботинок,
чтоб ранимую землю осязать босиком,
как гигантское небо
эпохи Батыя
сковородку Земли,
обжигаясь,
берёт языком.

Освежи мне язык,
современная
муза.
Водку из холодильника в рот наберя,
напоила щекотно,
морозно и узко!
Вкус рябины и русского словаря.

Онемевшие залы я бросал тебе под ноги
вазами.
оставляя заик,
как у девки отчаянной,
были трубы мои

перевязаны.
Разреши меня словом. Развяжи мне язык.

И никто не знавал, как в душевной
изжоге
обдирался я в клочья –
вам виделся
бзик?
Думал – вдруг прозревают от шока!
Развяжи мне язык.

Время рёва зверей. Время линьки
архаров.
Архаическим рёвом
взрывая кадык,
не латинское «Август», а древнее «3 а р
е в»,
озари мне язык.

Зарев
заваленных базаров, грузовиков,
зарев разрумяненных от плиты хозяек,
зарев,
когда чащи тяжелы и пузаты,
а воздух над полем вздрагивает, как
ноздри,
в предвкушении перемен,
когда звери воют в сладкой тревоге,
зарев,
когда видно от Москвы до Хабаровска
и от костров картофельной ботвы до
костров Батыя,

зарев,
когда в левом верхнем углу
жемчужно-витиеватой березы
замерла белка,
алая, как заглавная буквица
Ипатьевской летописи,
ах, Зарев,

дай мне откусить твоего запева!
Заревает история.
Зарев тура, по
сердцу хвати.
И в слезах, обернувшись, над трупом
Сахары,
львы ревут,
как шесты микрофонов,
воздев
вертикально

с помпушкой хвосты –
Зарев!

Зарев сброшенных груш,
кабинетов
министров,
перезрелых на зависть,
зарев голой страны,
как деревья без
листьев,

зарев.

«Ну да. Зарев слушает. Я – товарищ,
Зарев, Петр Захарьевич.
Да,
в ночь на первое августа. Еду со смены,
дальний свет
переключил. И все – будто кто меня
окликает.
«Зарев, Зарев!» – кричат, как эхо,
разными
колокольчиками, или бубенчики звенят:
«За-а-рев, За-а-рев…»

Чёрный был телефон – белый стал
телефон.
Замы вырастут в завов.
И кочующей кеты на юг,

под углом
ультразвуковый зарев.

Дружный зарев семьи,
отхватившей по
займу

«Москвич»,
«Волгу» б зараз!
Ярославна в «высотке» всё себя не
сумеет постичь –
Зарев.

Зарев счастья встречаний,
праздник новых одежд,
женский зарев прощальный
с детством первых раздежд.

Мы лесам соплеменны,
в нас поют перемены.
Что-то в нас назревает.
Человек заревает.

Паутинки летят. Так линяет
пространство.
Тянет за реку.
Чтобы голос обресть – надо крупно
расстаться,
зарев,
зарев – значит «прощай!», зарев –
значит

«да
здравствует
завтра!».

Как горящая пакля, на сучках клочья
волчьи и пёсьи.
Звери платят ясак за провидческий рык.
Шкурой платят за песню.
Развяжи мне язык.

Я одет поверх куртки
в квартиру с
коридорами-рукавами,
где из почтового ящика,
как платок из
кармана,

газета торчит,
сверху дом,
как боярская шуба
каменными мехами,–
развяжи мне язык.

Ах, моё ремесло – самобытное? нет,
самопытное!
Оббиваясь о стены, во сне, наяву,
ты пытай меня, время, пока тебе слово
не выдам.
Дай мне дыбу любую. Пока не взреву.

Зарев новых словес. Зарев зрелых
предчувствий,
революций и рас.
Зарев первой печурки,
красным бликом смеясь…
Запах снега
Пречистый,
изменяющий вас.