— Подожди, ты еще подзайдешь, подзасекнешься, — по-блатному грозил мне начальник больницы, доктор Доктор[9] — одна из самых зловещих фигур Колымы… — Встань как полагается.
Я стоял «как полагается», но был спокоен. Обученного фельдшера с дипломом не бросят на растерзание любому зверю, не выдадут доктору Доктору — шел сорок седьмой, а не тридцать седьмой, и я, видевший кое-что такое, что доктор Доктор и придумать не может, был спокоен и ждал одного — пока начальник удалится. Я был старшим фельдшером хирургического отделения.
Травля началась недавно, после того, как доктор Доктор обнаружил в моем личном деле судимость по литеру «КРТД», а доктор Доктор был чекистом, политотделыциком, пославшим на смерть немало «КРТД», и вот в его руках, в его больнице, окончивший его курсы — появился фельдшер, подлежащий ликвидации.
Доктор Доктор пробовал обратиться к помощи уполномоченного НКВД. Но уполномоченный был фронтовик Бакланов, молодой, с войны. Нечистые делишки самого доктора Доктора — для него специальные рыболовы возили рыбу, охотники били дичь, самоснабжение начальства шло на полный ход, и сочувствия у Бакланова доктор Доктор не нашел.
— Ведь с ваших же курсов, только окончил. Сами же принимали.
— Это в кадрах прохлопали. Концов не найдешь.
— Ну, — сказал уполномоченный. — Если будет нарушать, совершать, словом, мы уберем. Поможем вам.
Доктор Доктор пожаловался на плохие времена и стал терпеливо ждать. Начальники тоже могут ждать терпеливо промаха подчиненных.
Центральная лагерная больница была большою, на тысячу коек. Врачи из заключенных были всех специальностей. Вольнонаемное начальство просило и добилось разрешения открыть при хирургическом отделении две палаты для вольных — одну мужскую, другую женскую для срочных послеоперационных. В моей палате лежала одна девушка, которую привезли с аппендицитом, а аппендицит не оперировали, а повели консервативно. Девушка была бойкая, секретарь комсомольской организации горного управления, кажется. Когда ее привезли, галантный хирург Браудэ показывал новой пациентке отделение, болтая что-то о… переломах и спондилитах, показывая все отделения подряд. На улице был шестидесятиградусный мороз, а в станции переливания крови печей не было — мороз закуржавил все окно, и за металл нельзя было хвататься голой рукой, но галантный хирург распахнул станцию переливания крови, и все отшатнулись назад, в коридор.
— Вот здесь мы обычно принимаем женщин.
— Без особенного успеха, вероятно, — сказала гостья, согревая дыханием руки.
Хирург смутился.
Вот эта-то бойкая девушка повадилась ко мне в дежурку. Там стояла мороженая брусника, миска брусники, и мы говорили допоздна. Но однажды, часов в двенадцать, двери дежурки распахнулись — и вошел доктор Доктор. Без халата, в кожаной куртке.
— В отделении все в порядке.
— Вижу. А вы — кто? — обратился доктор Доктор к девушке.
— Я больная. Лежу здесь в женской палате. Пришла за градусником.
— Завтра вас здесь не будет. Я ликвидирую этот бардак.
— Бардак? Кто это такой? — сказала девушка.
— Это начальник больницы.
— Ах, вот это и есть доктор Доктор. Слышала, слышала. Тебе будет что-нибудь за меня? За бруснику?
— Ничего не будет.
— Ну, на всякий случай завтра я к нему схожу. Я ему такого начитаю, что он поймет свое место. А если тебя тронут, даю тебе честное слово…
— Ничего мне не будет.
Девушку не выписали, свидание ее с начальником больницы состоялось, и все затихло до первого общего собрания, на котором доктор Доктор выступал с докладом о падении дисциплины.
— Вот в хирургическом отделении фельдшер сидит в операционной с женщиной, — доктор Доктор спутал дежурку с операционной, — и ест бруснику.
— С кем это? — зашептали в рядах.
— С кем? — крикнул кто-то из вольнонаемных.
Но доктор Доктор не назвал фамилии.
Молния ударила, а я ничего не понял. Старший фельдшер отвечает за питание — начальник больницы решил нанести самый простой удар.
Перемерили кисель, и десять граммов киселя не хватило. С великим трудом мне удалось доказать, что выдают маленьким черпачком, а вытряхивают на большую тарелку — неизбежно пропадет десять граммов из-за того, что «липнет ко дну».
Молния предупредила меня, хотя она была и без грома.
На другой день гром ударил без молнии.
Один из палатных врачей попросил оставить его больному — умирающему — ложку чего-нибудь повкуснее, и я, обещав, велел раздатчику оставить полмиски, четверть миски какого-нибудь супа из диетического стола. Это не было законно, но практиковалось всегда и везде, в любом отделении. В обед толпа большого начальства во главе с доктором Доктором влетела в отделение.
— А это кому? — На печке грелось полмиски диетического супа.
— Это доктор Гусегов для своего больного просил.
— У больного, которого ведет доктор Гусегов, нет диетического питания.
— Подать сюда доктора Гусегова.
Доктор Гусегов, заключенный, да еще по «58–1а», измена родине, побелел от страха, явившись перед светлые очи начальства. Он недавно был взят в больницу, после многих лет заявлений, просьб. И вот неудачное распоряжение.
— Я не давал такого указания, гражданин начальник.
— Значит, вы, господин старший фельдшер, врете. Вводите нас в заблуждение, — бушевал доктор Доктор. — Подзашел, сознайся. Подзасекнулся.
Жаль мне было доктора Гусегова, но я его понимал. Я молчал. Молчали и все остальные члены комиссии — главврач, начальник лагеря. Бесновался один доктор Доктор.
— Снимай халат и в лагерь. На общие! В изоляторе сгною!
— Слушаюсь, гражданин начальник.
Я снял халат и сразу превратился в обыкновенного арестанта, которого толкали в спину, на которого кричали — давненько я не жил в лагере…
— А где барак обслуги?
— Тебе не в барак обслуги. А в изолятор!
— Ордера еще нет.
— Сажай его пока без ордера.
— Нет, не приму без ордера. Начальник лагеря не велел.
— Начальник больницы небось выше, чем начальник лагеря.
— Верно, выше, но для меня только начальник лагеря начальство.
В бараке обслуги сидеть мне пришлось недолго — ордер выписали быстро, и я вошел в лагерный изолятор, в вонючий карцер, такой же вонючий, как и десятки карцеров, в которых я сидел раньше.
Я лег на нары и пролежал до завтрашнего утра. Утром пришел нарядчик. Мы знали друг друга и раньше.
— Трое суток тебе дали с выводом на общие работы. Выходи, получишь рукавицы, и песок возить на тачке в котловане под новое здание охраны. Комедия была. Начальник ОЛПа рассказывал. Доктор Доктор требует на штрафной прииск навечно… В номерной лагерь перевести.
— Да что за пустяки, — все остальные. — Если за такие проступки на штрафной или в номерной лагерь, то ведь каждого надо. А мы фельдшера обученного лишились.
Вся комиссия знала о трусости Гусегова, знал и доктор Доктор, но — бесился еще больше.
— Ну, тогда две недели общих работ.
— И это не годится. Слишком тяжелое наказание. Неделю с выводом на свою работу в больницу, — предложил уполномоченный Бакланов.
— Да вы что? Если не будет общих работ, тачки, то никакого наказания не будет. Если только ходить ночевать в изолятор, то это одна проформа.
— Ну ладно, — сутки с выводом на общие работы.
— Трое суток.
— Ну, хорошо.
И вот я через много лет снова берусь за ручки тачки, за машину ОСО — две ручки, одно колесо.
Я — старый тачечник Колымы. Я обучен в тридцать восьмом году на золотом прииске всем тонкостям тачечного дела. Я знаю, как нажимать на ручки, чтоб упор был в плечо, знаю, как катить пустую тачку назад — колесом вперед, ручки держа вверх, чтобы отливала кровь. Я знаю, как перевернуть тачку одним движением, как вывернуть и поставить на трап.
Я — профессор тачечного дела. Я охотно катал тачки, показывал класс. Охотно развернул и выровнял камушком трап. Уроки тут не давались. Просто — тачка, наказание, и все. Никакому учету работа эта карцерная не подлежала. Несколько месяцев я не выходил из трехэтажного огромного здания центральной больницы, обходился без свежего воздуха — шутил, что наглотался чистого воздуха на прииске на двадцать лет вперед и на улицу не хожу. И вот теперь дышу чистым воздухом, вспоминаю тачечное ремесло. Две ночи и три дня пробыл я на этой работе. Вечером третьего дня навестил меня начальник лагеря. За всю свою лагерную практику на Колыме ему еще не приходилось встречать такой меры наказания за проступок, которую требовал доктор Доктор, и начальник лагеря пытался что-то понять.
Он остановился у трапа.
— Здравствуйте, гражданин начальник.
— Сегодня твоя каторга кончается, можешь больше в изолятор не ходить.
— Спасибо, гражданин начальник.
— Но сегодня доработай до конца.
— Слушаюсь, гражданин начальник.
Перед самым отбоем — перед ударом в рельс — явился доктор Доктор. С ним были два его адъютанта, комендант больницы Постель и Гриша Кобеко, больничный зубной протезист.
Постель, бывший работник НКВД, сифилитик, заразивший сифилисом двух или трех медсестер, которых пришлось отправить в вензону, в женскую венерическую зону на лесную командировку, где живут только сифилитички. Красавец Гриша Кобеко был больничный стукач, осведомитель и делодаватель — достойная доктора Доктора компания.
Начальник больницы подошел к котловану, и трое тачечников, оставив работу, поднялись и встали по стойке «смирно».
Доктор Доктор разглядывал меня с величайшим удовлетворением.
— Вот ты где… Вот это для тебя самая работа и есть. Понял? Вот это и есть самая твоя работа.
Свидетелей, что ли, привел доктор Доктор, чтобы спровоцировать что-либо, хоть маленькое нарушение. Изменилось время, изменилось. Это понимает и доктор Доктор, понимаю это и я. Начальник и фельдшер — это не то что начальник и простой работяга. Далеко не то.
— Я, гражданин начальник, могу быть на всякой работе. Я могу быть даже начальником больницы.
Доктор Доктор выругался матом и удалился по направлению к вольному поселку. Ударили в рельс, и я пошел не в лагерь, не в зону, как два последних дня, а в больницу.
— Гришка, воды! — закричал я. — И пожрать чего-нибудь после ванны.
Но я плохо знал доктора Доктора. Комиссии, проверки сыпались на отделение чуть не каждый день.
А в ожидании приезда высшего начальства доктор Доктор сходил с ума.
Доктор Доктор добрался бы до меня, да другие вольные начальники сгубили его карьеру, подставили ножку, выперли с хорошей должности.
Внезапно доктор Доктор был отпущен в отпуск на материк, хотя никогда в отпуск не просился. Приехал вместо него другой начальник.
Прощальный обход. Новый начальник грузен, ленив, тяжело дышит. Хирургическое отделение на втором этаже — быстро шли, запыхались. Увидев меня, доктор Доктор не мог отказать себе в развлечении.
— Вот это та самая контрреволюция, о которой я тебе внизу говорил, — показывая на меня пальцем, громко говорил доктор Доктор. — Все собирался снять, не успел. Советую тебе сделать это немедленно, сразу же. Больничный воздух будет чище.
— Постараюсь, — равнодушно сказал толстый начальник, и я понял, что он ненавидит доктора Доктора не меньше, чем я.
Варлам Шаламов —Рассказы
Click here
117 Всего посещений