В то же время вассал молодой у первой
ступеньки,
Перьями шляпы помоста касаясь, читал
поздравленье.
Много романов прочел он для этой
торжественной речи,
Много ночей он слагал кудрявое слово.
Франциска
Сравнивал он с царем Требизонтским,
Марию —
С славной волшебницей Индии, которая в
сказке
С неба земель Требизонтских и ночи и
тучи изгнала…
«В это мгновенье, — вассал продолжал, —
мне рыцарство
в тягость:
Лучше желал бы я быть трубадуром бедным
и темным,
С песней в устах, с гитарой в руках, на
струнах Орфея
Славу Франциска, сиянье Марии до
царства Плутона
В лодке Харона я бы довез… Самой
Прозерпине
Я бы об вас рассказал, светила великого
царства…»
Риццио, гордо пылающим взором окинув
собранье,
Не дал заученной речи окончить! Возле
вассала
Он преклоняет у той же первой ступеньки
колено
Благоговейно и начал звонкую строить
гитару…
Все изумились: дамы привстали, меж
рыцарей ропот,
Герцог де Гиз покраснел от досады, но,
свадебный
праздник
Новой тревогой смутить опасаясь, сказал
громогласно:
«Риццио, славный певец итальянский,
желает поздравить
Юных супругов, властителей наших,
свадебной песнью.
Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным
супругам
Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили
Давида
Долг свой теперь же исполнить прежде
других
трубадуров!..»
Герцог поправил, хотя и неловко,
дерзость Давида,
Все успокоились, ропот затих, а Риццио
начал:
Рыцарь! Неправедно пышное слово, —
Холодно дышит в нем вялый расчет;
Песни вчерашней, чужой и готовой,
Рыцарь, прости! трубадур не поет.
Он поклоняется солнцу с зарею,
Вечером песнью встречает луну,
Свежею песнью, невинной, живою…
Слово и звуки подвластны ему,
Шелест дубравы, (и) бури, и громы,
Каждая дума, и каждый предмет
Сердцу певца от рожденья знакомы,
Он их легко и понятно поет.
Всё повинуется чудному дару,
Всё отражается в ярких стихах…
Взглянет -и строит поспешно гитару…
Рифмы кипят в воспаленных устах.
И у престола певец не смутится…
Пышность — родная богатым мечтам, —
Великолепье в стихах отразится,
Роскошь даст роскошь нарядным словам!
Но у престола.
И струны, и голос певца задрожали,
Тихо он стал продолжать, выжимая каждое
слово…
Каждое слово, казалось, дорого стоит
Давиду.
Много слов не мог досказать, во многих
аккордах ошибся…
Но у престола, где в царской порфире
Ангел в небесной красе восседит…
Струны порвутся на трепетной лире…
Сердце не петь, а молиться велит…
Все друг на друга взглянули, Риццио
бросил гитару,
Встал, на Марию глаза устремил и в
странном восторге
Будто безумный стал говорить, и слезы —
ручьями…
Звуки ложны; выраженья
Слабы, вялы, неверны;
Словно крылья вдохновенья
Молнией опалены!
Сердце будто небом дышит,
Смысл потерян слов земных,
И душа цепей своих,
Вдохновенная, не слышит…
Перед ангелом — во прах!
Небо у меня в очах…
Землю я возненавидел,
Потому что небо видел!..
И с слезами на очах,
И с молитвой на устах
Я паду пред чудной девой,
Пред небесной королевой,
Перед ангелом — во прах!
Странное дело! Хвалить королеву грехом
не считалось!
Каждый, кто мог сочетать две рифмы,
славил Марию.
Многим герцог де Гиз платил за стихи и
за речи,
Сам на свой счет их печатал в Париже,
Бордо и Лионе,
В пользу вдов и сирот продавал их на
рынках. Нередко
За сто стихов приглашал и в Лувр
мещанина с предместья,
Медом дворцовым потчевал кравчий;
великий конюший
С царской конюшни коня присылал
мещанину в подарок.
Видно, за лесть награждали тогда, а за
правду казнили.
Риццио искренно пел: он ангела видел в
Марии.
Хладный, без чувств он повергся к ногам
королевы; Мария
Вдруг побледнела и бросилась к герцогу;
герцог сурово
Стражу призвал, указал на певца, и
стража поспешно
С царских очей унесла бездушное тело
Давида.
1839
Click here
126 Всего посещений